— Знаю, — перебил Николка, — дальше!
— Вот и у нашей орды, что сделала на нас столь блестящее нападение, дети значительно отличаются от взрослых субъектов. У них крупнее голова, не так выдаются надбровные дуги, они менее волосаты, наконец. Это прямое указание, что наши громилы знали лучшие времена, т. е. я хочу сказать, что их предки если и не были настоящими людьми, то, во всяком случае, были более человекообразны.
— Значит, они все-таки люди? — стоял на своем Николка.
— Люди, — согласился Скальпель.
— Тогда я ничего не понимаю…
— Что вы не понимаете? — с укором в голосе спросил Скальпель, чувствуя, что они уклоняются от нити разговора.
— Не понимаю вот чего, — упрямился Николка. — Вы говорите, что мы находимся в плиоцене. Плиоцен предшествует ледниковым периодам. Первый ледниковый период — известно ли это вам? — начался в конце плиоцена, то есть, как считают ученые, около миллиона лет тому назад (считая, конечно, от начала культурного летоисчисления). Самыми древними останками первобытных людей Европы являются кости так наз. Гейдельбергского человека, по своим физическим признакам близкого к нашим первобытникам-громилам. Эти останки найдены в первом или втором межледниковом периоде, т. е. от нашей эры 200–400 тысяч лет тому назад и… в то же время мы встречаем людей в плиоцене, в котором, по вашему уверению, находимся мы сейчас. Как согласовать это с наукой?
— Ага, — сказал Скальпель, — понимаю. Но я вас еще больше удивлю, если скажу, что мы сегодня имели (и имеем) удовольствие видеть более высокостоящую человеческую расу, нежели раса «громил»…
— Вы говорите про малыша, — догадался Николка, — но тогда я совершенно отказываюсь вас понимать и начинаю не доверять науке.
— Напрасно, — усмехнулся злорадно Скальпель, — у вас очень короткая память… Прежде всего, я вам скажу, что вы забываете о плохой сохраняемости человеческих костей в земле. И затем, если не найдено до сих пор человеческих останков более древних, чем ледниковые, то найдены зато следы деятельности человека в самом начале плиоцена. Не помните? Ага! А я помню… В южной Франции, в местности Орильяк, в древнеплиоценовых отложениях долины Тана обнаружены скопления кремней, имеющих на себе типические признаки отбивания. Как вы знаете, кремни употреблялись первобытным человеком в качестве оружия, он их только отбивал (и то не всегда), чтобы придать им более удобную и острую форму. Мало того, я скажу вам еще один, очевидно, вам неизвестный факт: несколько лет тому назад в южной Англии был найден череп ископаемого человека, и этот череп обнаруживает близость к виду разумного человека, а не первобытного, в то время, как существование его ученые относят к концу плиоцена. Я думаю, что теперь вы достаточно убеждены?
— Да, — признался Николка и резюмировал то, что он узнал от Скальпеля: — Значит, человек появился в Европе гораздо раньше найденного Гейдельбержца. Если кремни, отбитые его рукой, относятся к началу плиоцена, то это уже пахнет двумя-четырьмя миллионами лет. Он не оставил после себя костей, потому что человеческие кости плохо сохраняются, это — во-первых, и, во-вторых (вы об этом не говорили, но я скажу), переселение человека из Азии в Европу в начале плиоцена, нужно предположить, происходило в небольших размерах.
— Очень хорошо, — тоном справедливого учителя одобрил Скальпель и уже своим тоном добавил: — Значит, идемте на восток, где человек более многочислен.
— На восток, так на восток, — согласился Николка. — Только бы там зимы не было.
— Не будет, — уверенно сказал Скальпель, будто времена года были подвластны ему. — В Азию ледники не заходили, насколько мне помнится… — И он лукаво взглянул на фабзавука, желая проверить его знания.
— Не заходили, — подтвердил Николка, — собираемся в Азию.
Друзья не откладывали своих сборов, но нужно было кое-что приготовить, и это вызвало задержку до вечера. На ночь глядя, не стоило отправляться в дальний путь, поэтому выступление все-таки было отложено до утра.
6
Караван в степи. — Как обезьянка получила имя Эрти. — Обезьянка Эрти — не обезьянка. — «Жур-жур». — «Ночь + ночь». — Столкновение с первобытным носорогом. — Скальпель в качестве лихого наездника
Густолиственный лес с красками, поблекшими от холодного дыхания осени, оборвался степью. В белесовато-голубой свод убегающей ширью уходила гладь спаленных солнцем трав. В порывах ветра печально-звонко шелестела трава, и шелест ее, собранный со всего необъятного простора, был подобен гулу метельной вьюги в морозную ночь. И лес, и степь, и небо за лето выгорели и полиняли; яркие свежие цветы юности сменились ветхой пестротой возмужалости и сединой старости. Терпкие ароматы — ароматы увядания и смерти — носились над волнующимся простором. Оживлявший его в осенние и летние месяцы крикливый мир пернатых улетел на теплый юг; в густой траве не видно было проворных грызунов — обычных обитателей степи, ни быстроногих антилоп, ни ветвисторогих оленей; лишь высоко в небе парили ширококрылые орлы — может быть, тоже собиравшиеся в отлет. Унылая степь готовилась надеть белый саван снега…
…Затрубил рог на опушке леса; веселые человеческие голоса раздались вслед за ним. Жизнерадостный лай вынесся из-под осенне-пестрой кровли леса, и белая спина громадной собаки заныряла в высокой траве. За собакой, возвышаясь монументальным туловищем над волнистым абрисом степи, показался медлительный мастодонт с диковинным балдахином на спине… В балдахине, преважно развалясь, сидел ученый медик Скальпель. В пяти шагах сзади мастодонта на резвом Живчике ехал Николка, а сзади него вприпрыжку бежала человекообразная обезьяна.
— Товарищ Даниленко! — крикнул Скальпель, перегнувшись назад через борт балдахина. Фабзавук, лениво щурясь на полуденное солнце, пропустил мимо ушей его призыв. — Николка-а! — громче прокричал Скальпель. — Подъезжайте-ка сюда…
— Это приволжские степи, надо думать, — сказал он, когда фабзавук подъехал. — А ведь мы с вами о Волге-то забыли… Как через нее перебраться?
Николка блаженно-рассеянным взором уставился на ученого медика и вдруг выпалил без запинки:
— Только тогда особенно остро чувствуешь всю прелесть солнца, когда оно утром встает холодным и блестящим и лишь к полудню начинает пригревать.
Скальпель вытаращил глаза:
— Вы это к чему?
— Так… — просто отвечал фабзавук. — Я сформулировал, наконец, свое состояние… Чертовски приятно греет солнце…
— Ага, понимаю, — учтиво посочувствовал Скальпель, защищенный от солнца навесом из липовой коры, и, чтобы его сочувствие не было голословным, выставил руку под солнечные лучи. — Очень приятно, вы правы… Однако надо ответить на мой вопрос.
