Новелла не может дать того, что дает роман. Зато она кажется мне эмоционально более насыщенной. Может быть, эти соображения послужат оправданием автору, предлагающему вниманию читателя вместо большого полотна разрозненные фрагменты.
Итак, Дономага — вымышленная страна, я ее создал. А уничтожила она себя сама, хотя я дал ей все, к чему она стремилась.
— Не нравятся мне его почки, — сказал Крепс.
Леруа взглянул на экран.
— Почки как почки. Бывают хуже. Впрочем, кажется, регенерированные. Что с ними делали прошлый раз?
— Сейчас проверю — Крепс набрал шифр на диске автомата.
Леруа откинулся на спинку кресла и что-то пробормотал сквозь зубы.
— Что вы сказали? — переспросил Крепс.
— Шесть часов. Пора снимать наркоз.
— А что будем делать с почками?
— Вы получили информацию?
— Получил. Вот она. Полное восстановление лоханок.
— Дайте сюда.
Крепс знал манеру шефа не торопиться с ответом и терпеливо ждал.
Леруа отложил пленку в сторону и недовольно поморщился:
— Придется регенерировать. Заодно задайте программу на генетическое исправление.
— Вы думаете, что…
— Безусловно. Иначе за пятьдесят лет они не пришли бы в такое состояние.
Крепс сел за перфоратор. Леруа молчал, постукивая карандашом о край стола.
— Температура в ванне повысилась на три десятых градуса, — сказала сестра.
— Дайте глубокое охлаждение до… — Леруа запнулся. — Подождите немного… Ну, что у вас с программой, Крепс?
— Контрольный вариант в машине. Сходимость девяносто три процента.
— Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на двадцать минут. Вы поняли меня? На двадцать минут глубокое охлаждение. Градиент — полградуса в минуту.
— Поняла, — ответила сестра.
— Не люблю я возиться с наследственностью, — сказал Леруа. — Никогда не знаешь толком, чем все это кончится.
Крепс повернулся к шефу:
— А по-моему, вообще все это мерзко. Особенно инверсия памяти. Вот бы никогда не согласился.
— А вам никто и не предложит.
— Еще бы! Создали касту бессмертных, вот и танцуете перед ними на задних лапках.
Леруа устало закрыл глаза.
— Вы для меня загадка, Крепс. Порою я вас просто боюсь.
— Что же во мне такого страшного?
— Ограниченность.
— Благодарю вас…
— Минус шесть, — сказала сестра.
— Достаточно. Переключайте на регенерацию.
Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.
— Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.
— Хорошо, — ответил Крепс.
— Наследственное предрасположение, — пробормотал Леруа. — Не люблю я возиться с такими вещами.
— Я тоже, — сказал Крепс. — Вообще все это мне не по нутру. Кому это нужно?
— Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?
— Знаком. Учил в детстве.
— Это совсем не то, что я имел в виду, — перебил Леруа. — Я говорю о борьбе за существование целого биологического вида, именуемого Хомо Сапиенс.
— И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?
— До чего же вы все-таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?
— Тридцать.
— А сколько лет вы работаете физиологом?
— Пять.
— А до этого?
Крепс пожал плечами.
— Вы же знаете не хуже меня.
— Учились?
— Учился.
— Итак, двадцать пять лет — насмарку. Но ведь вам, для того чтобы что-то собой представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком, короче говоря, пройти еще четыре университетских курса. Прикиньте-ка, сколько вам тогда будет лет. А сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?
Лицо Крепса покрылось красными пятнами.
— Так вы считаете…
— Я ничего не считаю. Как помощник вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе ничего не стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка-то усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства, проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация — это смерть.
— Боитесь проиграть соревнование? — спросил Крепс.
Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа:
— Неужели вы думаете, Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в этом мире? Я знаю себе цену. Ее заплатит каждый, у кого я соглашусь работать.
— Ученый-ландскнехт?
— А почему бы и нет? И, как всякий честный наемник, я верен знаменам, под которыми сражаюсь.
— Тогда и говорите о судьбе Дономаги, а не всего человечества. Вы ведь знаете, что за пределами Дономаги ваш метод не находит сторонников. И признайтесь заодно, что…
— Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, все в восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы! Но стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах! ученому инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.. Не забывайте, что наши опыты стоят уйму денег. Мы должны выпускать отсюда по-настоящему работоспособных ученых, а не омоложенных старичков, выживших из ума.
— Ладно, — сказал Крепс, — может быть, вы и правы. Не так страшен черт…
— Особенно когда можно дать ему мозг ангела, — усмехнулся Леруа.
Раздался звонок таймера.
— Двадцать минут, — бесстрастно сказала сестра.
Крепс подошел к машине:
— На матрице контрольной программы нули.
— Отлично! Отключайте генераторы. Подъем температуры — градус в минуту. Пора снимать наркоз.
Приятно холодит тело регенерационный раствор, тихо поют трансформаторы, горячо пульсирует кровь, пахнет озоном, мягко льется матовый свет ламп.
Окружающий мир властно вторгается в просыпающееся тело — великолепный, привычный и вечно новый мир.
Кларенс поднял голову. Две черные фигуры в длинных, до пят, антисептических халатах стояли, склонившись над ванной.
