Еще и Михалыч подсел на уши, твердя, что хомяка пора выпускать. Ведь остальных пленников уже давно освободили. Он еще что-то твердил про накопители, но я, услышав про них, так взбесился, что Михалыч чуть ли не вприпрыжку убежал от меня. Я ничего не хотел о них знать. Женя могла погибнуть из-за этих белых непонятных ящиков! Поэтому я дал добро одному из спутников Жени, чтобы тот занимался ими, и благополучно забыл об этом чуде техники.
Что там Жорик делал с ними, я не знал. Но на всякий случай приказал заниматься ему своими подозрительными опытами подальше от людей и складов с оружием. А то еще не хватало, чтобы эти чертовы накопители взорвались и уничтожили наше жилище.
Постепенно жизнь в поселении стала налаживаться. У нас появилось много новых людей, которые быстро влились в жизнь гарнизона. Они, не споря, занимались хозяйством, чем сильно удивили меня. Но я был даже рад этому. Чтобы хоть как-то отвлечь Моню, я поручил ей заниматься газетой, а Эле и Олесе дал задание разузнать все о нуждах людей, чтобы потом, уезжая за пределы гарнизона, привозить им все необходимое.
Но пока я занимался делами, эти крали, ко всему прочему, умудрились создать две партии, отчаянно конкурирующие друг с другом. Перевес был сначала на одной стороне, потом на другой. Жители гарнизона метались туда-сюда, не в состоянии определиться. Тогда Эля приплела в идейную борьбу Женю. Уж не знаю, кто именно первым назвал мою девочку Хомяком-анархистом, будь он неладен, но это имя прижилось среди жителей, и теперь хитрая дама всячески акцентировала, что является подругой Жени и что именно она помогла ей освободить узников Ворона.
Но тут, конечно же, включилась в борьбу Олеся. Она заявила, что только благодаря ей Женя смогла окончательно победить Ворона в коттеджном поселке и что именно она, Олеся, а не Эля, является лучшей подругой Жени, причем чуть ли не с пеленок.
Понимая, что ситуация принимает опасный оборот, я заявил, что на самом деле Женя никакой не герой. Да и вообще за свою самоволку она лишается права голоса в совете и теперь какой-либо власти в поселении не имеет. Но люди не успокоились. Они стали шептаться, что так я мщу местной героине за то, что она слиняла от меня к мужу, чем выбесили меня еще больше. На очередном собрании я прилюдно отрекся от Жени, а потом еще долго мучался угрызениями совести.
Михалыч тоже был недоволен моим поступком. Он пачками приносил мне прошения об освобождении моего хомяка. Да и сам часто просил за нее. В конце концов я сдался. Женю выпустили, а я в тот же день заперся в кабинете, и когда она пришла за своими вещами, тупо побоялся к ней выходить. Я не знал, как смотреть ей в глаза после того, как наворотил дел. Поэтому послал Моню передать девчонке вещи. Конечно, внешне я никому не показывал, какие чувства испытываю на самом деле. Я был главой и не имел права показывать свою слабость. Для всех я должен был быть непоколебимой скалой, но с каждым днем мне было все труднее изображать из себя Терминатора.
После того, как Женя ушла, я долго наблюдал за ее домиком из окна. Видел, как она вышла и куда-то направилась, и как какой-нибудь сталкер последовал за ней. Она зашла в магазин, а потом заперлась там со Светой и продавщицами. Мне это очень не понравилось, и я хотел пойти и узнать, что там у них происходит, но тут меня поймал Михалыч и, что-то невнятно бормоча, утащил в сторону площади.
Как оказалось, мои барышни опять устроили дебаты, а потом, когда пошел спор о том, кто же из них моя истинная пассия, вцепились друг в друга. Я скрепя сердце пошел разнимать истеричных женщин. Думал, быстренько раскидаю их по углам, а потом займусь Женей, но не тут-то было. Моня и Олеся катались по земле, кусаясь и царапаясь. Было видно, что тут не во мне дело, это что-то личное. Поэтому я не стал влезать в их разборки, а просто плюнул и решил уйти. Эля тут же схватила меня за руку и начала строить глазки, но ее тут же окрикнула Моня, а Олеся, ко всему прочему, запустила в нас булыжником.
Я еле успел закрыть женщину своим телом, при этом больно получив камнем по ребрам. Боясь окончательно съехать с катушек, я наорал на женщин и ушел, а они еще потом какое-то время продолжали драться, вырывая друг у друга волосы и крича, как мартовские кошки.
После этого случая на площади я твердо решил разогнать всех активистов по коровникам и установить в гарнизоне тотальную диктатуру. А то мне их скандалы и крики осточертели. Своими действиями дамочки смущали народ, отвлекали его от работы, да и сами активистки ничего полезного не делали. Только глотки драли и козни строили.
Тяжело дыша, я шел по улице. Ребра болели страшно, поэтому я сначала заглянул к Якову Давидовичу, а потом все-таки решил отправиться к себе и заняться делами. Вечер подкрался незаметно, а мой хомяк все еще не вернулся. Я честно пытался не волноваться, уговаривая себя тем, что Женя - большая девочка, но так и не смог усидеть на месте. Я пошел к магазину, но не пройдя и половины пути, наткнулся на это вусмерть пьяное чудо.
Оно обнимало березу и что-то мурлыкало себе под нос. Сначала это показалось мне забавным, но потом, увидев, как Женя сползает на землю, я реально струхнул. Мне было неизвестно, какой сивухи она напилась, но я достаточно прожил на этом свете и видел, как люди травились паленым алкоголем, слепли, а некоторые даже умирали. Поэтому, схватив бесчувственное тело, я потащил его в домик.
По дороге мне попалась Надя, которую я тут же послал за Яковом Давидовичем, а сам понес свою добычу дальше. Всю ночь я сидел с этой маленькой засранкой, гадая, как ее лучше наказать за очередной косяк, но ничего толком не придумал. Поэтому утром, когда Жене стало лучше, попросил Надю молчать о моем визите, а сам пошел отсыпаться к себе в кабинет.
