Он выбрал подходящее место подальше от скобы. Выбрал на ощупь, так как встроенный прожектор находился вместе со всей энергобазой в скафандре, не доставать же его! Резак был отменный, но Ивану пришлось хорошенько попотеть, прежде чем он вырезал в железе почти ровный круг, размерами чуть больший шлема. Немного он не дорезал, оставил сантиметров семь-восемь, чтобы круглая крышка не отвалилась. Вцепился рукой в противоположный край, отогнул. Пошарил в темноте — за стеной колодца была пустота — рука дважды натыкалась на глинистую основу, но места для скафандра и прочего вполне хватало. Иван протолкнул скрученное снаряжение в дыру, закрепил поясом за край, проверил, надежно ли. И с натугой, преодолевая сопротивление железа, затворил круглую крышку тайника. Дело было сделано. Самое маленькое и первоначальное дело. Остальные были впереди. Ну да ничего, он еще разберется со всеми местными чудесами! А заодно и с самими чудотворцами!
Спускаться вниз по этой дурацкой лесенке, рассчитанной явно на существо не менее восьми метров ростом, было все же полегче. К тому же у Ивана был некоторый опыт в этой области.
Голышом в трубе — не то, что в скафандре! Иван мигом преодолел расстояние до навеса, плюхнулся в мягкое, неопределенное, то ли в солому, то ли в поролон. Полежал. Потом высунул голову наружу сквозь решетку. На дворе была ночь.
Ивану взгрустнулось, как и почти всегда ночами. Стало тоскливо и вместе с тем сладостно как-то. Точно такая ночь могла быть и там, дома, на родине. Темная, беспросветная, беззвездная, таящая в себе загадку… Впрочем, по части загадок здешние места не уступали никаким иным. И все же ночь была почти земная. Вот только не было тех таинственных и пряных ночных запахов, что всегда присутствовали в земных ночах. Не было неожиданного и всегда несущего приятную свежесть дуновения ветерка. А так — ночь как ночь!
Иван повис на решетке, поболтал в воздухе ногами. Посмотрел вниз — в такой темнотище разве углядишь чего! И прыгнул на траву… Но травы не оказалось, его ступни уперлись во что-то холодное, бугристое. Он хотел пригнуться и пощупать руками, куда же это столь неожиданно вляпался. Но не успел. Кто-то с обеих сторон подхватил его под локти.
В ухо проскрипел отвратный скрежещущий голос:
— Ну уж нет, дорогой ты наш слизнячок! Здесь, на предварительном ярусе, ты никому не нужен! Понял?!
— Отпустите! — процедил Иван. Он и не пытался защищаться.
— Еще чего! Давай-ка, парень, обратно! Опа!!! Его резко подбросило. Головой Иван пробил поддон навеса, потом еще что-то значительно более плотное. И застыл на соломе-поролоне. Положение было неприятным, более того, оно было гнусным и мерзопакостным, словно все происходило не в жизни, а в каком-то пошлом водевиле. Иван с силой сжал виски, прикусил губу. Еще б немного и его нервы не выдержали, он закричал бы во всю глотку, послал бы во всеуслышание этот препоганейший из миров туда, куда он заслуживает быть посланным.
Но именно в этот момент над соломой-поролоном засиял слабоватый, будто от лучины, желтенький свет. Его хватило, чтобы Иван огляделся, успокоился немного. Все здесь было похоже на старый запыленный чердак. Три метра вперед, два — направо, три — налево, а дальше сплошняком: мрак, паутина, обшарпанные стены, рванье какое-то, тряпье, хлипкие стропила, что-то дряблое, свисающее с них, хлам, мусор, грязь… И сам Иван сидел вовсе не на соломе-поролоне, а на огромной куче мягкого полусгнившего тряпья, рухляди, праха, сквозь которые без труда проходила рука, да и, как Иван убедился, при желании все тело. Под ногами валялись ржавые железяки, что-то навроде пуговиц, мочалок, пружинок, битых тарелок и прочей дребедени.
Шагах в пяти прямо перед Иваном стоял колченогий, низенький стульчик, скорее даже, нечто вроде грубосколоченного табурета со спинкой. Иван не обращал внимания на табурет, все разглядывал вокруг да около. А тем временем над табуретом вдруг стал высвечиваться совершенно непонятным образом чей-то силуэт. Иван встрепенулся лишь, когда силуэт приобрел вполне конкретные очертания.
Иван от неожиданности даже протер глаза. Это не влезало вообще ни в какие рамки. Прямо перед ним сидел сконденсировавшийся из воздуха Хук Образина. Сидел и строил отвратительные гримасы. На Хука и так-то было страшно смотреть. А теперь он был вылитым скелетом, обтянутым желто-зеленой кожей. Желтушечные болезненные глаза нагоняли кручину, были полны беспредельной тоской. Набрякший сизый нос висел перезрелой грушей, казалось, сосудики, прорезавшие его кожу вот-вот лопнут. Тоненькие, в ниточку, губы могли принадлежать лишь стосорокалетнему старцу. Обвислый и безвольный подбородок трясся, как тряслись и раздутые красные руки, как тряслось и все изможденное тело.
— Хук, чертова образина, ты когда сюда прилетел? — спросил Иван и сам поразился бестолковости своего вопроса.
Хук смотрел на него и помалкивал.
— Ничего не понимаю! — разнервничался Иван. — Может, это я никуда не улетал?! Может, это я в сумасшедшем доме сижу, и все мне мерещится?! Идиотизм, натуральный идиотизм! Он в сердцах ударил себя кулаком по колену.
— И не поймешь, Ванюша, — пропитым, хриплым голосом ответил Хук. — Не поймешь никогда и ни за что, потому как, Ванюша, ты — самый настоящий дурачок! Дурачина и простофиля! Тебе еще много-много надо узнавать, чтобы понабраться хоть толики ума-разума, ясно? Ничего тебе не мерещится. И ни в каком дурдоме ты не сидишь, Ванюша! Все происходит на самом деле, в реальности. Ты, Ваня, на Хархане-А! В Системе! А если быть точным, в ее малой частичке. Вот так-то, Ваня!
Хук Образина выдал всю эту длиннющую речь на одном дыхании. И от него совсем не разило перегаром. Это было странным.
— А как ты тут оказался? — спросил Иван недоверчиво.
— Тебе все расскажи!
— А все-таки?
— Ваня, не будь занудой, не приставай! — почти без хрипа протянул Хук.
— А ну, Образина, достань-ка свою походную фляжку! Давай хлебнем по глоточку! — язвительно произнес Иван, почти утвердившись в своей догадке. — По чутку — для бодрости духа и компанейской беседушки, а?!
Хук не достал фляжки, только похлопал себя по карманам. Виновато развел руками. Видно, не предусмотрел. И это опять-таки было не похоже на него.
— Ты не Хук! — сказал вдруг Иван грубо, с вызовом. И уставился в глаза сидевшему напротив.
Тот засмущался, крякнул, принялся надсадно кашлять, прикрываясь ладошкой и не переставая трястись. Из глаз покатили слезы, нос стал, казалось, еще больше, ноги нервно заелозили под табуретом.
— Да, вы правы, я не Хук Образина, — сознался сидящий на табурете. — Простите меня за мой маскарад, в нем нет злого умысла.
