Самуил Лурье - Полдень XXI век, 2012 № 10

— Нет уж, говори, раз начала.

— Надоело мне здесь, да и стулья очень жесткие, весь глюте-ус занемел. Пойдем.

Я расплатился из подотчетных средств, и мы вышли на улицу. Стало совсем свежо. Дул какой-то сырой промозглый ветер с запахом гниловатого моря, напоминая о том, что Манхэттен все-таки остров. Я изо всех сил старался не идти с ней в ногу. По-моему, она это заметила, потому что усмехнулась и перешла со своего почти солдатского марша на семенящую дамскую походку. Тут хмыкнул и я.

Так мы шли довольно долго и молча.

— Мы идем ко мне, — отчетливо произнесла Инна. — Не волнуйся, никаких покушений на твое целомудрие не будет. Для здоровья у меня есть один приходящий мужичонка, part-time lover, так сказать. Но сегодня не его день, вернее ночь. Надо же нам договорить спокойно. Заночуешь у меня в гостевой спальне, у меня их аж три, хотя никогда сразу столько гостей не бывает. А если по правде, то часто вообще никого не бывает.

Мне показалось, что она готова расплакаться.

— И опять ты ошибся, Стас. Это не жалоба, а констатация факта.

Наблюдатели-клетчи прибыли к вечеру.

И как всегда, некстати. До приема партии груза с Земли оставалось всего ничего, а тут, понимаешь, клетчи. Славик первым заметил выхлоп движков сороконожки. Хлопнул по плечу, ткнул пальцем туда, где с внешней, обращенной к звездам, стороны кольца, продолговатая тень закрывала один небесный огонек за другим.

Я врубил прожектор платформы и высветил тускло блестящее хитином многочленное тело, которое скользило, причудливо извиваясь, вдоль недостроенной секции. Сороконожку было ясно видно сквозь балки каркаса. Концы бесчисленных двигательных пилонов тускло светились красным.

За ухом у меня ожил вросший в височную кость колебатор. Славик, выходит, не выдержал. Ну-ну. Я щипком за кадык оживил собственный горлофон и несколько раз сглотнул, разминая отвыкшие мышцы. Глотать получалось с трудом. Насухо не особенно-то поглотаешь.

— Почему они всегда подкрадываются? — спросил Славик. — Ну ясно же ведь, что так просто к нам не подкрадешься.

— Инстинкт хищника, — пожал я плечами и тут же понял, что под броней Славику этого жеста не разглядеть. Но он понял и так. Славик всегда понимает меня с полуслова. Или даже и вовсе без слов.

— А смысл? — спросил Славик, но без особого интереса в голосе. Когда работаешь в паре столько времени, сколько отработали мы с ним, в какой-то момент все темы оказываются поднятыми в разговорах. Но это же вовсе не значит, что они исчерпаны или сделались неинтересны. Просто вразумительные ответы найдены не на все вопросы — ну так ведь это пока.

Все ответы рано или поздно будут получены. Все ответы на все вопросы. Это только вопрос времени.

А потом появятся новые вопросы.

И так до бесконечности.

Чем-чем, а временем мы со Славиком располагаем.

— Смысла нет, — ответил я, манипуляторами платформы растаскивая строительный мусор по сеткам, чтобы освободить сороконожке причальный коридор. — Это инстинкты. Как у кошки. Она же прекрасно знает, что солнечный зайчик не поймать, но все равно за ним прыгает. Хищники. Пусть даже нужда питаться у них и отпала. Миллионов так с пару лет тому как.

— Но мы же на них, к примеру, не охотимся, — проворчал Славик.

— Разумеется. Потому что мы — раса высококультурная и неагрессивная к представителям иного разума, мы несем мир и добро, мы светоч и бла-бла-бла. Ты и сам все знаешь. Мы все-таки очень с ними разные. Только в одном они такие же? как мы, и ты сам знаешь в чем.

Славик надулся и умолк. Постреливая выхлопом, порхал между платформой и ободом кольца, найтуя фрагменты обшивки и конструкций, до которых не дотягивался я.

Когда места стало довольно, я зарядил сороконожке по фасеткам концентрированным лучом с частотой стробоскопа. Клетчи тут же перестали подкрадываться и как ни в чем не бывало нырнули к нам.

Сороконожка погасила огни на пилонах и накрепко вцепилась крючковатыми ногами в палубу. Платформа была маленькая — обычный монтажный понтон, и поэтому сороконожка не поместилась вся на причальном козырьке, а обвилась своим длинным телом вокруг, блестящими сегментированными арками перечеркнув несколько раз черное небо. Словно кольца змеи, подумал я. Вот сейчас она сожмет их, и…

И — что?

Вот именно. Ничего. Ничего не изменится. Только темп строительства немного снизится, ровно до тех пор, пока меня не собе-рут-сошьют-склеят в медбоксе регионального городка. И тогда, возможно, в следующий раз я заряжу по играющим в кошки-мышки клетчам уже не просто лучом прожектора. Из инцидента возникнет прецедент, коих за историю строительства уже случилось немало. Каждый — разобран. По каждому составлен акт, согласно которому наказаны виновные.

И что?

Они — подкрадываются и пугают.

Мы — держим лицо.

Это же ведь все от скуки. От скуки и больше ни от чего. Хоть какое-то разнообразие. Хотя бы иллюзия того, что в мире может произойти что-то, кроме того, что запланировано, просчитано и обсуждено когда-то где-то кем-то. И неважно, сколько у этих кого-то было рук, ног, глаз и голов.

Скука — понятие межрасовое. Тем более вселенская скука.

Сороконожка ткнула свое рыло аккурат в апертуру моего визора. Глаза в глаза, значит. Знает, как мы устроены. Ну и что. Я вон тоже знаю, что если виброкусачками, что тихо-мирно висят себе сейчас у меня на инструментальном поясе, ткнуть слегка тебе, членистоногое, вот сюда, под этот вот щиток, в это вот сочленение, то биться тебе в судорогах, брызгаясь гидравлической жидкостью, минут этак пять. Совершенно неуправляемые конвульсии. Делай в эти пять минут с тобой все, что только душе угодно. Но вот что может потребоваться душе от бронированного червя длиной в состав метрополитена? Ума не приложу. А потому ограничусь тем, что сыграю с тобой в гляделки.

Ну, недолго играли. Я переглядел. Налюбовался вдоволь своим отражением в фасетках. Ничего себе такое отражение. Видали и похуже. Бледен ликом, да глазами темен и сух. Ничего, сильнее уже не обезвожусь, чай.

Сороконожка рыло свое — плоское, широкое, как торец бревна толщиной в три обхвата, — от меня убрала, буркала фасетчатые закатила, и из глазниц полезли собственно клетчи. Маленькие, кто по колено, кто, покрупнее — до пояса. Многоногие, толстенькие, на тлю похожи. Или на таракашек. Лица только злобненькие, все в грызуще-кромсающих заусенцах. Кстати-кстати…