В ров набралась бурая дождевая вода. Я шагнул было вдоль русла и сразу же ушел по колено. Вода была теплая и, как ряской, подернута густым мелким сором. Деревянные подметки увязли. Я с трудом выполз наверх по липкому скату.
Хермлин уже ждал меня – протягивая измазанную глиной руку.
– Видите, все-таки выбрались, – сказал он, помогая перевалить через край.
– Думаете, что выбрались? – с сомнением спросил я.
– Ну теперь-то, надеюсь, как-нибудь добредем…
Чуть отдышавшись, мы вытащили изо рва Катарину. Она сразу же улеглась на скользкой земле – лицом к небу. Сказала, будто во сне, прикрыв веки:
– И все же это опять модель – второй апокалипсис… Гюнтер был прав: о н оперирует только сверхсмысловыми структурами… Наверное, до сих пор о н нас просто не замечал… Мы для него – инфузории, меньше, чем тараканы… Анатоль, что там планировалось насчет “Гулливера”?..
Хермлин с тревогой посмотрел на меня:
– Бредит?
– Нет.
– То есть, вы ее понимаете?
Какой-то мужчина плюхнулся в ров неподалеку от нас. Увидел меня над краем – шарахнулся, взмахнув расставленными руками. Так и ушел по дну, расплескивая мутную воду.
– Кажется, из охранников, – задумчиво сказал Хермлин.
– Ну и что?
– Да нет, это я просто – заметил…
Мне очень не нравилось, как мы тут сидим. Слишком открыто, и слишком уж заманчивую мишень собой представляем. Тем более, что минут пятнадцать назад вывернулась над нашими головами тройка воющих истребителей. По-моему, я различил на крыльях голубые эмблемы. Хотя кто его знает. Я не был уверен, что представление уже завершилось. Или – что оно завершилось всюду одновременно.
– Вон туда, – по-видимому, угадав мои мысли, сказал Хермлин.
Впереди, задрав широкие грязные гусеницы, громоздился танк в коричнево-зеленых разводах. Он, наверное, прорывался куда-то, развернулся вдоль рва и напоролся, по-видимому, на встречный выстрел. Приплюснутая квадратная башня у него соскочила, а на скошенной боковине зияло оплавленное отверстие. Я кивнул Хермлину, и мы перебрались под защиту брони. Катарина дрожала, прямо чувствовалось, как от нее исходит лихорадочный жар. Время от времени она дробно постукивала зубами. Вдруг сказала невнятно: Оставьте меня… Не надо… Идите сами… – Я привалил ее к страшным колесам, забитым в пазах комьями глины. Броня танка казалась теплой и пахла дымом. Свисали с нее лохмотья облупившейся сгоревшей краски. И весь серый, затянутый редким туманом день, тоже был душновато-теплым и тоже пах дымом. Струилась из набрякшего неба упорная морось. Мутным вздутием обозначало себя неяркое солнце. Трудно было поверить, что раньше здесь царило многоярусное кишение сельвы, дождевых лесов, где капало с листьев и вскрикивали сумасшедшие попугаи, где сквозь петли лиан благоухали таинственные магнолии, а струящиеся тела питонов перетекали через завалы корней. Теперь до самого горизонта тянулась ямистая глиняная равнина. Усеивали ее рвы, противотанковые ежи и надолбы. Когда только это все успело возникнуть? Тут бомбили, обстреливали, подрывали и снова бомбили. Закапывались от смерти в землю и опрокидывали ее тупыми фугасами. Воронки, окаймленные красноватой землей, еще немного дымясь, истаивали в тумане. Множество разнообразных людей брело между ними – тоже постепенно истаивая, в полосатой, липнущей к телу одежде. Это, группами и поодиночке, возвращались в город бывшие заключенные.
– Теперь все будет иначе, – глядя на это, задумчиво сказал Хермлин.
– Возможно, – просто чтобы что-то ответить сказал я.
Слова эти произносились, наверное, уже тысячу раз. После каждой трагедии нам представляется, что все теперь будет иначе. Однако проходит время, и выясняется почему-то, что тянется то же самое.
Неподалеку от нас, раскинув ноги, вбитые в сапоги, лежал мертвый солдат. Каска с него свалилась, льняные яркие волосы прилипли к земле. Я чуть-чуть передвинулся, чтобы он оказался вне поля зрения. Это, конечно, была молекулярная копия, но видеть бездыханное тело я все равно не мог. Вероятно, что-то происходило во мне самом. Раньше я, например, никак не относился к Оракулу. Беда многих ученых – бесстрастное отношение к объекту исследований. Привыкаешь в конце концов ко всему. Режешь собаку, как пластилин. А вдруг и Оракул по отношению к нам тоже бесстрастен?
– Цена знания, – тоже отвернувшись от тела, сказал Хермлин. – Цена истины: каждый последующий шаг требует новых жертв. Я много раз сталкивался с этим когда работал…
– Может быть, – ощупывая больное колено, ответил я.
Мне сейчас было не до тонкостей теории знаний. К дыму, низко стелящемуся по земле, начал явственно примешиваться некий будоражащий запах. Ноздри у меня трепетали. Запах этот был мне уже отчасти знаком…
Лагерь подожгли сразу же, и бараки весело заполыхали. Солдаты отключались, как куклы, у которых срывался с упоров внутренний механизм. Они замирали на полушаге и вдруг падали – как правило, лицом вниз. Лежали, больше не шевелясь, раскинув неестественно вывернутые конечности. Скотина Бак, кажется, первый понял, что это значит, – оскальзываясь, побежал по осыпи и тоже упал. Обхватил затылок ладонями, закостенел, лишь тихонечко заскулил, когда сомкнулись вокруг него полосатые робы. Тело топтали молча и как-то очень сосредоточенно. Будто месили тесто. Бурдюк убрался, чтобы не попасть под горячую руку. Блоковые и бригадиры тоже попрятались. Их выковыривали из невозможных щелей и били наотмашь кайлами. Затем толпа, разрастаясь, двинулась к канцелярии. Ахнули стекла, вылетели сквозь рамы древние железные “ундервуды”. Запорхали по всей территории стаи выброшенных документов. Лопнула проволока на столбах, зачадили поганым дымом сторожевые вышки. Трудно было понять что-нибудь в этом хаосе. Гаппель, по-моему, единственный из семиотиков, как бешеный, метался по лагерю. Приказывал, умолял, просил – пытаясь сохранить хоть что-нибудь для дальнейших исследований. Трещали доски, визжали суставы выламываемого из петель железа. Двоих санитаров, выскочивших из загоревшегося лазарета, безжалостно оглушили и бросили обратно в огонь. Раскаленный багровый шар взрыва вспучился над бензохранилищем. И вот тогда этот же странно будоражащий химический запах поплыл в воздухе. И раздутые ноздри у меня так же болезненно затрепетали…
С другой стороны танка кто-то грузно присел. Кажется, двое, сказали сдавленным голосом: Подтяни мне повязку… – Давай, ответил второй, ох, тут как, зачем ты разрезал руку?.. – А ты видел Хаджи?.. – Ну?.. – Он поранился, а кровь у него не пошла… – Копия?.. – Вероятно… – Так что же, это – опять, значит, посредники? – Трудно пока сказать… – Боже мой, я был, когда выявляли “запечатленных”!.. – Да, история, кажется, повторяется… – Боже мой!.. – Ну, наше дело – побыстрее добраться до города… – Господи, спаси и помилуй! Бедный Хаджи… – Интересно, в центральной лаборатории хоть что-нибудь сохранилось?.. – А тебе что, собственно, требуется?.. – Прежде всего, разумеется, видео – хорошая камера… – Это достанем, у Крейца, по-моему, была вполне приличная техника… – Правильно, там – архив, бетонные стены, наверное, должно уцелеть. Главное сейчас – задокументировать, как можно больше. Помнишь Бронингем? Ведь ровным счетом ничего после этого не осталось… – Прихватить бы парочку “манекенов”, пока не исчезли… – Вертолеты нужны, два больших бокса для стерилизации. Это же не спонтанное извержение, это, по-моему, “Гулливер”… – “Гулливер”? Его все-таки, значит, задействовали?.. – Кажется, чисто сигнальный посыл: мы – разумные существа… Так “Вторая мировая” – это ответ?.. – Вероятно… – Ничего себе “знаковая ситуация”! Как мы ее толковать будем, ума не приложу… – Вероятно, тоже – на уровне чисто сигнального отзыва: “я вас слышу”… – Ну, по крайней мере, это первый реальный ответ… – Дай-то бог, если так… – Ну что, двинулись?.. – Ох, ты, чтоб его, как болит, собака! – Хорошо бы машину какую-нибудь найти… – Гляди-гляди: “призраки”, черт бы их побрал… – Где?.. – Да вон там, слева, целая цепь… – Вот не везет… – Да, только “призраков” нам и не доставало… – Ты, знаешь, давай двигай, а я его приму, этого, который поближе… – Думаешь?… – Ну, с моей травмой все равно далеко не ускачешь… – Ладно, держись, недолго, я постараюсь пригнать машину…
