— Так в чем, собственно, дело? Хотите подать на меня в суд из-за компьютера? Валяйте. Можем оштрафовать друг друга заочно.
— Я хочу знать точно, какие сведения были для вас настолько важны, что ради этого вы пересекли Тасманово море, солгали, чтобы попасть в мой дом, злоупотребили моим гостеприимством и украли мои файлы. Сомневаюсь, что это просто любопытство или ревность. Полагаю, вы нашли кое-что десять лет назад и теперь боитесь, что моя работа представляет опасность для вашего открытия.
Я сел. Прилив адреналина, который я испытал, будучи загнанным в угол, пошел на убыль. Я почти услышал, как Элисон шепчет: «Или убей его, Бруно, или завербуй». Убивать его я не собирался, но пока еще не был уверен, что у меня только два варианта.
– А если я вам посоветую не лезть не в свое дело? – уточнил я. Он пожал плечами:
– Тогда я стану работать упорнее. Я знаю, что вы испортили мой лэптоп и, возможно, другие компьютеры в доме, но я не настолько беден, чтобы не купить новую машину.
Которая будет работать в сто раз быстрее… И повторит весь поиск. Вероятно, с более широким набором параметров. Ядерный фугас из Скудоземья, который и заварил всю эту кашу, взорвется снова. И взрыв, насколько я понимаю, может стать в десять, в сто раз мощнее.
– Никогда не испытывали желания вступить в тайное общество? – осведомился я.
Кэмпбелл скептически рассмеялся:
— Нет!
— Я тоже не хотел… Тем хуже для вас.
И я рассказал ему все. Открытие дефекта. Погоня «Индустриальной алгебры» за результатом. Прозрение в Шанхае. Сэм устанавливает контакт. Соглашение, десять спокойных лет. А затем внезапный удар и его последствия.
Кэмпбелл был откровенно потрясен, но, хотя я и подтвердил его исходное подозрение, не собирался поверить мне на слово.
Я понимал, что приглашать его к себе в кабинет для демонстрации не имеет смысла, ведь подстроить там нужный результат – пара пустяков. Мы зашли в местный торговый центр, и я выдал ему пять сотен на новый ноутбук. Сказал, какого типа программы нужно скачать, не ограничивая выбор конкретным пакетом. Потом дал ему некоторые дальнейшие инструкции. И через полчаса он сам увидел дефект и даже слегка подтолкнул границу на короткое расстояние в каждом направлении.
Мы сидели в закусочной, окруженные горластыми подростками, которые только что вырвались из школы. Кэмпбелл смотрел на меня так, словно я выхватил у него из рук игрушечный автомат, превратил в металлический и огрел этим автоматом по голове.
– Не стоит унывать, – подбодрил я его. – После Шанхая война миров не началась. Полагаю, что мы и это переживем. – После стольких лет молчания шанс разделить бремя ответственности с кем-то новым заметно прибавил мне оптимизма.
– Дефект динамический, – пробормотал он. – Это все меняет.
– Это ваше мнение. Кэмпбелл нахмурился:
— Я не подразумеваю политику, опасность всей ситуации. Я говорю о лежащей в основе физической модели.
— Да? – Я не занимался серьезно исследованием этой проблемы – ддя меня согласиться с его исходными расчетами и то оказалось достаточно нелегко.
— Я всегда предполагал, что имеются точные симметрии в физике микромира, в масштабах шкалы Планка, которые отвечают за устойчивую границу между арифметиками в макромире. Это было искусственное ограничение, но я принял его как очевидное, потому что любое иное казалось…
— Невероятным?
— Да. – Он моргнул и отвел взгляд, рассматривая посетителей закусочной с таким выражением, словно понятия не имел, как он оказался среди них. – Через несколько часов я вылетаю обратно.
— Бриджит знает, почему вы сюда прилетели?
— Смутно.
— Никто не должен знать того, что я вам сказал. Риск слишком велик, все очень неустойчиво.
— Да. – Наши взгляды встретились. Он не просто согласился со мной – он понял, что могут натворить люди наподобие тех, из «Индустриальной алгебры».
– В долгосрочной перспективе, – сказал я, – нам необходимо отыскать способ, как сделать ситуацию безопасной. Для всех.
Я никогда прежде не формулировал эту цель достаточно четко, но ведь только сейчас начал осознавать последствия озарений Кэмпбелла.
— Как? – поинтересовался он. – Мы хотим построить стену – или хотим разрушить её?
— Не знаю. Для начала нам нужна хорошая карта, чтобы лучше узнать территорию.
Приехав сразиться со мной, он взял в аэропорту напрокат машину, и сейчас она стояла в переулке недалеко от моего дома. Я проводил его. На прощание мы обменялись рукопожатием.
— Добро пожаловать в группу невольных заговорщиков, – сказал я. Кэмпбелл поморщился:
— Давайте искать способ превратить их из невольных в ненужные.
* * *
Следующие недели Кэмпбелл работал над улучшением своей теории, каждые несколько дней связываясь по электронной почте со мной и Элисон. Мое одностороннее решение сделать Кэмпбелла одним из нас она восприняла гораздо спокойнее, чем я ожидал.
– Лучше пусть он будет с нами, – только и сказала она.
Как выяснилось, мы его недооценили. Хотя мы с Элисон вскоре догнали его по всем техническим вопросам, было ясно, что его интуиция в этой проблеме, наработанная тяжким трудом за многие годы проб и ошибок, оказалась теперь ключом к успехам. Если бы мы просто украли его записи и алгоритмы, то никогда бы не продвинулись настолько далеко.
Рабочая версия теории постепенно обретала форму. Во всем, что касалось макроскопических объектов – а в этом контексте термин «макроскопический» простирался вплоть до квантовых состояний субатомных частиц, – все следы Платоновской математики были выметены. «Доказательство», относящееся к целым числам, было лишь классом физических процессов, и результат этого доказательства не был ни прочитан в любой универсальной книге истин, ни записан в нее. Более того, согласование между доказательствами представляло собой всего лишь сильную, но неполную корреляцию между различными процессами, которые считались доказательствами того же самого. Эти корреляции возникали из того, каким образом изначальные состояния Планковской физики были разделены – не полностью – на подсистемы, выглядящие как отдельные объекты.
Математические истины лишь выглядели прочными и универсальными, потому что они с большой эффективностью сохранялись в пределах состояний материи и пространства-времени. Но имелся неотъемлемый изъян во всей идеализации отдельных объектов, и точка, где концепция окончательно разбивалась вдребезги, как раз и была дефектом, который мы с Элисон обнаружили в расчетах наших добровольцев и который при любой макроскопической проверке выглядел как граница между несовместимыми математическими системами.
