Через некоторое время крики стихли — носильщики покинули баржу. Я высунул голову наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха и посмотреть, где солнце. Скорее всего, было часов одиннадцать, хотя солнце, как и луна, настолько изменило свою форму, что полной уверенности в этом у меня не было. Наши ученые объяснили необычно теплый климат долины и искаженное солнце воздействием какого-то «фокусирующего волны силового поля», повисшего над долиной чуть пониже стратосферы. Здравого смысла в этом объяснении я как-то не улавливал, впрочем, как и широкие слои общественности, включая военных.
Церемония началась около полудня. К этому времени я съел последние две сливы, но бутылку откупорить не решился, хотя внешне ее содержимое напоминало вино. Я не отвергал возможности, что к вину мог быть подмешан Отвар.
С берега доносились обрывки гимнов в сопровождении духового оркестра. Затем оркестр неожиданно умолк, и раздался очень громкий возглас:
— Мэхруд есть Бык, Бык из Быков, а Шиид — пророк его!
Оркестр грянул увертюру к «Семирамиде». Под конец ее баржа задрожала и тронулась с места. Однако шума двигателя буксира слышно не было. После всего, что я здесь уже видел, баржа, двигающаяся своим ходом, не казалась мне таким уж чудом.
Через несколько минут шум стих, только вода плескала о борт баржи. Но вдруг и этот звук прекратился, зато совсем рядом раздались тяжелые шаги. Я нырнул назад, в мешок. И прямо над собой услышал скрежет нечеловеческого голоса Аллегории:
— Похоже, этот мешок забыли завязать.
— О, Ал, не беспокойся. Не все ли равно, — ответил другой голос, женский.
Я благословил бы эту незнакомку, не будь ее голос так похож на голос Алисы.
Может, мне померещилось?
Тут в отверстии мешка появилась огромная четырехпалая зеленая лапа и схватила веревки. И в этот момент в поле моего зрения попала табличка, привязанная к одной из них:
«Миссис Даниэль Темпер».
Значит, я вытряхнул в реку останки собственной матери.
Это открытие подействовало на меня гораздо сильнее, чем то, что я оказался заключенным в тесный удушливый мешок, и что у меня не было ножа, чтобы высвободиться из него.
Голос Аллегории, необычность которого определялась особенностями строения гортани ящера, заскрежетал снова:
— Так как, Пегги, была ли ваша сестра счастлива, когда вы покинули ее?
— Она станет счастлива, когда отыщет этого Даниэля Темпера, — произнес голос, который, как я теперь понял, принадлежал Пегги Рурке. — При встрече мы с ней расцеловались, как сестры, не видевшие друг друга три года. Я рассказала ей все, что со мной произошло. Она начала было рассказывать о своих приключениях, и все никак не могла поверить, что мы не выпускали их из поля зрения с самого первого момента, когда они пересекли заградительный кордон.
— Очень плохо, что мы потеряли его след на Адамс-Стрит, — посетовал Аллегория. — Надо было поспеть на минуту раньше. Ну да ничего. Куда он денется? Мы ведь знаем, что Темпер неизбежно попытается уничтожить Бутылку или же выкрасть ее. Вот там его и поймаем.
— Если он действительно подберется к Бутылке, — то станет первым, кому удастся это совершить. Тот агент ФБР, если помнишь, дошел только до подножья холма.
— Если кто и сумеет сделать это, — проскрипел Аллегория, — то только Дэн Темпер. Так, во всяком случае, говорит Мэхруд, который знает его довольно неплохо.
— А каково будет удивление Темпера, когда он обнаружит, что каждый его шаг был не просто реальностью, а символом реальности! И что мы вели его буквально за нос через весь этот аллегорический лабиринт!
Аллегория расхохотался во всю мощь глотки аллигатора, не уступающей бычьей.
— А не слишком ли многого хочет от него Мэхруд, требуя, чтобы он распознал в своих приключениях значение, выходящее за рамки их как таковых? Сумеет ли он догадаться, что вошел в эту долину, как ребенок, появляющийся на свет — беззубым, лишенным волос на голове, голым? Или о том, что встретил и поборол осла, сидящего внутри каждого из нас? Догадывается ли, что для этого ему пришлось расстаться с внешней опорой и очевидным бременем — бидоном с водой? А затем опираться только на свои собственные силы? Или о том, что встретившиеся ему Словоблуды — это живое воплощение наказания человеческого самомнения в вопросах религии?
— Он помрет, — сказала Пегги, — когда узнает, что настоящий Поливиносел в это время совсем в другом месте, и что это ты сам вырядился под него.
— Ну, я надеюсь, Темпер сумеет понять, что Мэхруд сохранил Поливиноселу его истинное, ослиное обличье, как предметный урок? Уж если Поливиносел смог стать богом, то и любой другой сможет, если он, конечно, не совсем дурак.
Только я успел подумать, что точно такие же мысли в отношении Осла приходили в голову и мне самому, как пробка из бутылки, находившейся в корзине, выскочила, и ее содержимое — Отвар — вылилось на мое туловище.
Я обмер, опасаясь, что эти двое услышат хлопок, но они спокойно продолжали разговор. Что не так уж удивительно — голос Аллегории грохотал, как раскаты грома.
— Он повстречал на своем пути Любовь, Юность и Красоту, которые нигде нельзя найти в таком изобилии, как в нашей долине, в образе Алисы Льюис. Завоевать ее было очень непросто. Для этого нужно было полностью измениться. Она отвергала его, манила, дразнила, почти довела до безумия. Ему пришлось преодолеть целый ряд недостатков, таких как застенчивость, стыд за свою лысину и отсутствие зубов, прежде чем оказаться в состоянии завоевать ее, и все только для того, чтобы узнать, что те недостатки, которые он сам себе приписывал, в ее глазах были достоинствами.
— А как ты думаешь, он найдет верный ответ на тот единственный вопрос, который ты, в этом своем обличье, задал ему?
— Не знаю. Надо было, наверное, принять облик Сфинкса и задать вопросы, которые задавал Сфинкс. В этом случае у него был бы хоть какой-то ключ. Он догадался бы, разумеется, что человек сам по себе является ответом на все старые, как мир, вопросы. И понял бы, куда я клонил, когда спрашивал, куда человек — Современный Человек — движется.
— И, отыскав ответ, Темпер тоже станет богом.
— Если отыщет! — прогрохотал Аллегория. — Если! Мэхруд утверждает, что Даниэль Темпер на добрых две головы выше среднего уровня людей в этой долине. По натуре своей он — реформатор, идеалист, который не будет счастлив, пока не вонзит свое копье в какую-нибудь ветряную мельницу. В данном случае ему придется сражаться с ветряными мельницами внутри себя самого, победить свои неврозы и душевные травмы, погрузиться в глубину себя и за волосы вытащить бога, утонувшего в бездне своего «я». Если же он не сумеет сделать этого, то ему не жить.
