Ричард Маккенна - «Если», 1994 № 10

В августе 1968 года мы ясно осознали, что такой мир недостижим. Уже с середины 60-х нами владели сверхзадачи иного плана. Происходившее с нами и нашей страной стало самым главным, хотя, по образному выражению Лема, одеваться оно могло в какие угодно галактические одежды. «Жуком в муравейнике» мы пытались доказать теорему: если в стране существует тайная полиция — неизбежно будут умирать невинные люди. Даже если работать в этом ведомстве будут самые достойные и нравственные сотрудники. Человек, который, переходя улицу, смотрит сначала направо, а затем, дойдя до середины, налево, в городе с достаточно сильным движением долго не проживет. Есть структуры политические, социальные, экономические, самим фактом своего существования вызывающие определенные последствия. Здесь не помогут ни честность, ни доброта, ни ум…

— Виктор Банев из «Гадких лебедей» — это действительно Владимир Высоцкий? И вообще, все ли ваши герои имели реальных прототипов?

— Большинство — да, кроме как раз Банева. В его лице мы имели в виду многих бардов сразу — Высоцкого, Кима, Визбора, Окуджаву, Галича, и никого конкретно. Хотя почему-то узнают в Баневе только Высоцкого. Мы брали черточки совершенно конкретных людей: и для Привалова, и для Ойры-Ойры. Почти во всех наших персонажах так или иначе «проявлены» реальные личности. Но это нужно было скорее для затравки. Изя Кацман из «Града обреченного» тоже имеет прототип. Но никакого глубокого смысла в этом нет. Просто Аркаша предложил: «Давай писать Изю под него…» Если взять «Хромую судьбу», то прототип главного героя — Аркадий Натанович, а в «Граде» и «За миллиард лет до конца света» — Борис Натанович.

— Борис Натанович, некоторые ваши произведения — «Сказка о тройке», «Обитаемый остров» считались откровенно антисоветскими. Аналогии были просто прямыми. Ставили ли вы перед собой задачу сделать их именно такими?

— Когда мы писали «Сказку», то уже находились в оппозиции к начальству, но не к системе. Оставалась надежда, что она еще способна к саморазвитию. Ведь сумела же преодолеть культ личности! Писалась «Сказка» трудно, желчью и кровью. Но в конце концов ее запретили просто потому, что никто не хотел отменять решение Иркутского обкома КПСС о журнале «Ангара», где повесть признали идеологически вредной.

А вот «Обитаемый остров» был задуман как безобидный боевик о приключениях комсомольца XXII века. Но куда денешься от реальной действительности! Ни над одним нашим романом цензура так не измывалась. Цензоры, разумеется, видели роман о похождениях комсомольца, что было неплохо, с их точки зрения, но при этом они постоянно натыкались на дурно пахнущие реалии реального социализма. Не будь роман фантастическим, его бы просто запретили. В результате в «Обитаемом острове» было сделано более 500 подцензурных исправлений.

— Ваше последнее совместное с Аркадием Натановичем произведение «Жиды города Питера» представляло собой прогноз?

— Ничего подобного. Мы рассматривали проблему, что произойдет, если… Вот и все. Было совершенно ясно: попытка контрреволюции неизбежна. Какой-нибудь переворот обязательно произойдет. В этой пьесе мы попытались представить, как поведут себя представители различных поколений, анализировали психологию обывателя, брошенного в путч. И хотя не угадали детали, мне думается, уловили главное: молодежь совершенно не испугалась. Ни танков, ни тайной полиции. Оказалось: чтобы все вернуть назад, надо снова осуществить огромную кровавую работу, которая была проделана «чрезвычайкой» в период с 1917-го по 1925-й. Нужно опять сажать и расстреливать без суда и следствия сотни тысяч людей. Новое поколение не боится — вот что важно. Мы-то все пуганые, мы люди с переломанным хребтом. А вот эти — новые, молодые, незнакомые, очень часто несимпатичные, совсем не радующие глаз, — обладают одним важным достоинством. У них нет страха.

— Борис Натанович, какой вы видите дальнейшую судьбу своих миров?

— Развиваться они уже не будут, а останутся такими, какими получились. Автора А. и Б. СТРУГАЦКИЙ больше не существует. А если Б. Стругацкий и опубликует когда-нибудь что-нибудь, то только под псевдонимом…

Есть бытие, но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;

Меж них оно, и в человеке им

С безумием граничит разуменье.

Он в полноте понятья своего,

А между тем, как волны на него,

Одни других мятежней, своенравней,

Видения бегут со всех сторон:

Как будто бы своей отчизне давней,

Стихийному смятенью отдан он;

Но иногда, мечтой воспламененный,

Он видит свет, другим

не откровенный.

Что такое космос? Как на самом деле выглядят звезды? На это нелегко ответить. — Капитан Джонатан Борк обвел взглядом серьезные напряженные лица, ждущие его слов, и опустил глаза на свои руки, опаленные космическим загаром. — Иной раз ты словно падаешь в бездонную яму, протянувшуюся на миллионы и миллиарды миль, а бывает, что ты чувствуешь себя мошкой, затерявшейся в сверкающей паутине вечности, беспомощным обнаженным существом под безжалостным светом звезд. И звезды там совсем другие: они не мерцают, как вы привыкли видеть; это точки, откуда льется пронзительный свет.

Произнося эти слова, капитан Борк в тысячный раз проклинал себя за ту ложь, что льется из его уст. Он, капитан Борк, межзвездный пилот, на деле — гнусный лжец. Даже после пяти орбитальных полетов на Марс он не имел представления, как на самом деле выглядят звезды. Его тело вело корабль, но сам Джонатан Борк командную рубку корабля видел только на Земле.

Он просто не мог в этом признаться. И когда люди задавали ему вопросы, он произносил заученные фразы.

Он вернулся к столу, окруженному друзьями и родственниками. Прием устраивался в его честь, и надо было выдержать до конца. Помогло бренди. За час он осушил бутылку, и когда пришло время выбираться из-за стола, его извинения были приняты с участливым пониманием.

Он вышел во двор — да, их старинное «семейное гнездо» имело даже свой небольшой садик. Прислонился к темной каменной стене, еще хранившей дневное тепло. Бренди разливало тепло по всему телу, и, когда он посмотрел на мерцающие круги звезд и закрыл глаза, под веками продолжали танцевать сверкающие точки.