— Уходи, уходи сейчас же!
В конце концов я добиваюсь своего. Вселенец сообщает, что он покидает Землю окончательно. Где‑то в созвездии Трапеции его товарищи нашли другую планету с совершенно пустоголовыми (то есть “пустомозгими”) существами, там вселение ничему не повредит. Он прощается, благодарит за гостеприимство, если можно назвать гостеприимством мое поведение, обещает никогда–никогда–никогда не трогать Земли и землян.
— Счастливого пути, удачи тебе, сговорчивый вирус!
Даже жалко. Даже грустновато расставаться. Тесно было в одном черепе, а ушел — утрачено что‑то.
Словно после развода. Была жена — ссорились, покинула — пустота осталась.
Хочется сказать: “Но ты пиши все‑таки, присылай открытки из космоса, сообщи, как там устроился”.
И с трудом удерживаюсь, чтобы не добавить:
— В гости приходи время от времени. Для тебя всегда найдется уголок в черепе. Не чужой уже.
Все это промелькнуло в первое утро. Казалось: все готово, хоть сейчас садись и строчи.
Однако я давно уже знаю: это иллюзия готовности.
Как только начинаешь писать, тут же выпирают огрехи: какие‑то неувязки, противоречия, провалы. Ничего не поделаешь, таково свойство психики. Когда грезишь, рисуется интересное, приятное, ясное, выигрышное. Как только начинаешь излагать на бумаге, лезет то, о чем и не думал. На бумаге, как и в практической жизни, должно быть все полностью, не только приятное.
Начинаю увязывать. Это уже процесс основательный, медлительный.
Прежде всего — правила игры. Я — автор — имею право предложить любую фантазию, самую бредовую, если она требуется для моей темы, моей идеи. Но, использовавши свое право, “сбрендив” бредовое, я обязан в дальнейшем придерживаться этого бреда, а не другого. Правила игры читателю предложил я, но вынужден эти правила не преступать. Если в моих фантастических шахматах король ходит конем, а конь, как король, — на одну клетку, так они и должны ходить от пролога до эпилога… а иначе “чур — не игра”. И если фея в волшебной сказке обещает выполнить три желания, это любимые желания, но только три, а не тридцать три, не семь и не семьдесят семь. Три желания — это правила игры. Если не три, игра уже другая.
Сказочная фея не всемогуща, у нее хватает заряда на три желания. Даже черти не всемогущи, все мы отлично помним, как их легко обманывали на хуторе близ Диканьки.
Что же касается фантастики научной, в ней могущество ограничено еще и логикой науки, поэтому правила игры еще жестче. Ведь вирус мой — явно материальное существо, у него конкретные размеры и конкретные ограниченные возможности. И я обязан себе уяснить эти возможности прежде, чем читателю их объяснять.
Вселившись в мозг, этот нахальный паразит использует материальные возможности мозга, командует его клетками, питается кровью хозяина, растет за его счет. Стало быть, по химическому составу он близок к хозяину, во всяком случае, состоит из таких же атомов. Будучи ограничен в размерах (не больше микроба), вселенец ограничен и в содержании, в количестве наследственной информации, принесенной с собой.
Конечно, информацией он набит туго, так же как и земные вирусы. Записано в нем немало. Компактность генетической информации давно уже потрясает и ученых, и учеников. Ведь в одной–единственной зародышевой клетке животного записана вся программа построения организма и почти вся (а у низших животных вся целиком) программа поведения, так называемая наследственная память. Многие фантасты, а также и некоторые ученые полагают, что в той же клетке отпечатаны молекулярной азбукой не только инструкции поведения, но и наследственные воспоминания, события жизни прапра- и прапрапрапра… прапрапредков. (Читайте, например, “Межзвездный скиталец” Джека Лондона). Но я лично, извините за нескромность, сомневаюсь, что зрительные мемуары поколений могут уместиться на генах. Соображение простейшее: если несколько биографий можно было бы целиком записать в одной клетке, к чему же сооружать мозг, где этих клеток около 15 миллиардов. Ну не все они отданы разуму, большая часть ведает физиологией, а из числа разума не все отведены памяти. Но все равно для знаний, воспоминаний и личного житейского опыта человеку требуются сотни миллионов нервных клеток, а не одна. На одну всю биографию не запишешь.
По–видимому, в моем новоизобретенном вирусе может быть программа развития и действия для подавления и освоения чужого мозга… но готового сознания и высшего космического образования в нем нет. А откуда же берется это образование? Как он узнает вообще, что он не человек, а пришелец?
Допустим, в программе его развития предусмотрено построение этакого телепатического приемника–передатчика, даже, может быть, и радиопередатчика для связи с родной планетой или с кораблем–кометой. Первым долгом, укоренившись в чужой голове, он выращивает этакий биологический телеприемник, миниатюрную шишечку где‑нибудь за ухом… и к нему идут картинки звездной жизни, которые он размещает в моих нервных клетках, свободных или даже занятых, беспардонно вышвыривая мои воспоминания, словно новый жилец, получивший ордер на квартиру уехавшего неведомо куда. Не спорю, в голове у меня много макулатуры, но я предпочел бы сам наводить порядок. Может быть, мне дороги некоторые мои ошибки и заблуждения.
Конечно, все подряд пришелец не станет выбрасывать, не решится ломать подряд. Ведь я нужен ему как гид и как извозчик. От беспамятного гида пользы мало.
Далее. Заставляя хозяина ходить, смотреть, читать, вселенец рассматривает мир его глазами, его ушами слушает. Стало быть, должен подключиться к органам чувств человека. Проще всего: вдоль его нервов проложить свою проводку подслушивания. Смотреть будет его глазами, трактовать по–своему. Два разума и два глаза. Видят одно и то же, оценивают по–разному, записывают каждый в разных местах мозга.
И наконец, еще и третья задача стоит перед вселенцем — подчинить себе хозяина, подавить его волю.
Подавить‑то проще всего. Это умеет делать даже современная медицина. И делала на Западе самым варварским способом — там вырезали или выжигали лобные доли мозга у слишком буйных или непослушных, неподатливых. Получали покорные безвольные полуавтоматы. Но я не дам такой мощи вселенцу. Пусть он спорит с героем, пусть герой борется, сопротивляется, отстаивает свое я, побеждает внешнее влияние иногда, а иногда и уступает. Здесь для фантастического сюжета я смогу использовать житейский материал. Кто же из нас не испытал внутренней борьбы между долгом и желанием, между своими желаниями и чужим влиянием? И для литературы эта внутренняя борьба интересна.
