— И не говори.
Мы допили бутылку и Арвен принёс ещё одну. Блин, я прекрасно представляла себе, что завтра будет с моей бедной головушкой, но раз пошла такая пьянка…
Дальше я всё помню смутно и очень отрывочно. Помню, как Арвен говорил, что его жена и дочь погибли при взрыве в каком-то ресторане и если бы не Майк, он бы не сидел сейчас тут со мной, а ночевал где-нибудь под мостом, потому что спился бы к чертям и что его семья теперь это Шерли. Помню, что приехал Майк и здорово орал на Арвена за то, что тот меня напоил, но потом успокоился и даже пропустил с нами стаканчик. Помню, как висела на плече Майка, и он почему-то тащил меня в комнату Шерли, потому что Арвен вырубился на диване в гостиной и транспортировать мою тушку куда-либо был не в состоянии. Пока он нёс меня, я что-то говорила ему про Шерли, заливаясь слезами… короче позорище! Дальше — аут.
* * *
Похмелье было настолько тяжелым, что даже глаза открывать было больно.
Это можно было сравнить только с побудкой в провинции семь лет назад, когда симпатичный бабушкин сосед попросил меня помочь с прополкой клубники, а потом напоил в благодарность. Спиртным благодарность не ограничилась, но подробности ночных приключений, выпали у меня из памяти. Утром бабуля два часа пыталась оживить меня огуречным рассолом, но инвалидом я себя чувствовала еще несколько дней.
Сегодня было покруче: тело ныло, как после побоев, а голова раскалывалась так, словно мозг поставил мне ультиматум — еще раз такое повторится откажусь на фиг функционировать! Некоторую информацию, он мне всё же выдал. Хотя, уж лучше бы молчал. О том, как я размазывая сопли, признавалась Майку в любви к Шерли. Пристрелите меня кто-нибудь! Чтоб не мучилась. Но, видимо, мистер Эймс, принял мои откровения за пьяный бред, раз я до сих пор здесь. Стоп. А где-здесь-то? Ах да! В спальне Шерли. Как мило. Если бы ещё не было так хреново. Кто бы попить принес … Я бы сейчас от бабкиного рассола не отказалась или в крайнем случае от холодного кефирчика. Арвена что ли позвать. Хотя, ему, наверное, тоже сейчас не очень. Вот вам и элитный алкоголь! Но ведь нормальные граждане его и не пьют в таком количестве… Пресвятая дева! Как же башка-то болит! Я тихонько застонала и тут же почувствовала, как в руку ткнулся прохладный стакан. Найдя край наощупь жадно отпила минералку.
— Спасибо, — прохрипела я.
— На здоровье.
Низкий насмешливый голос был до боли знакомым. Я распахнула глаза и уставилась на сидящего в кресле Шерли. Живого, здорового и ещё более красивого чем раньше. Потому что теперь, его обычно холодные глаза, полыхали пламенем горящего абсента. Вот что значит перепой, сплошные спиртные напитки на уме. То есть, я хотела сказать…
— Доброе утро, алкоголичка несчастная. Как ты?
— Доброе конечно, потому что ты здесь. Но было бы ещё добрее, если б голова так не трещала.
— Арвен, скотина! Убью паразита!
— Не надо. Он хороший.
— Ага, хороший. Мало того, что сам напился, так ещё и тебя напоил.
— Я сама напилась.
— А был повод?
— Ну да.
— И какой же?
— Ты. Я чуть с ума не сошла.
— Ты обо всем догадалась?
— Ради Бога, Шерли, — простонала я, — у меня самой сейчас перезагрузка случится. Хватит меня пытать! Да, я догадалась. Мне же не три года. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Что отец сказал? Что обследования показали?
— У тебя же голова болит.
— Потерплю.
— У меня разблокировался гипоталамус. Полностью. Отец на седьмом небе от счастья. Дед тоже. Говорят, что ты совершила невозможное. Они двадцать лет бились над этим, а ты…
«То ли ещё будет, — проворчала я про себя, а вслух спросила»:
— А ещё?
— Что именно?
— Только гипоталамус? Больше ничего.
— Дед сказал, что даже это- уже чудо. Он очень хочет познакомится с тобой.
— Позже.
— Конечно. А сейчас, просто вставай и иди в душ. Тебя внизу Арвен с аспирином дожидается.
— Можно, я ещё чуточку полежу?
— Нет. Душ. Аспирин. Завтрак. Прогулка.
— Узнаю старого доброго Шерли!
— Нахалка. Быстро вставай!
Он поднялся на ноги и направился к двери:
— Если через полчаса тебя не будет в столовой, я лично засуну тебя под душ. Холодный.
Я швырнула в него подушку, но не попала. Дверь уже закрылась.
Повалявшись еще минут пять, я почувствовала себя гораздо лучше. Одно появление Шерли действовало на меня получше всех аспиринов и антипохмелинов вместе взятых, потому что я снова почувствовала себя счастливой. Он здесь, рядом, мы снова вместе. И скоро пойдём гулять. Вдвоём! А со всем остальным… ночью разберёмся.
Шерли приехал домой ранним утром, категорически отказавшись от наблюдения, которое настоятельно рекомендовал отец. Хоть и чувствовал себя не слишком хорошо, но давно уже научился скрывать своё состояние. Он не любил этот дом и комнату, больше похожую на больничную палату, примыкающую к обширной лаборатории, напичканной суперсовременным оборудованием.
У него и раньше случались приступы, когда Система отвоёвывая себе очередной участок, посылала в мозг сильнейшие электромагнитные импульсы. Тогда у него в голове всё перемешивалось, ощущения путались друг с другом, у звуков появлялся вкус, нарушалось зрение, речь становилась бессвязной, наступала дезориентация и всё это сопровождалось адской головной болью. Он научился распознавать симптомы с девяти лет, хотя ему говорили, что всё началось гораздо раньше. В детстве, они были не частые, раз в год — полтора и отец довольно успешно научился с ними справляться.
Всё изменилось, когда Шерли исполнилось шестнадцать. Он рос как на дрожжах, началось половое созревание, что привело к практически неконтролируемым перезагрузкам и беспрерывным головным болям. Однажды его, беспомощного от боли, почти ослепшего, продержали в медикаментозной коме две недели. Когда он пришёл в сознание и его отключили от аппаратов, то впервые услышал, как плачет отец. Шерли не мог его видеть, но отчётливо слышал сухие всхлипы. И начался длительный период реабилитации — бесконечные капельницы, уколы и изматывающие обследования. Дольше всего восстанавливалось зрение. Он снова стал видеть, но как будто сквозь мутное стекло, мир утратил привычные краски. Ему ещё долго пришлось заново собирать в папки накопленную информацию, а эмоции заменило безразличие, периодически сменяющееся агрессией. Отец редко показывал Шерли результаты обследований, всегда говоря, что когда-нибудь он станет как все. Но, рассматривая срезы своего мозга на серии томограмм, на которых тёмная тень закрывала почти треть, пожирая живую ткань словно раковая опухоль, он знал, что это не так. Потом, приступы стали реже и гораздо слабее, пока к двадцати трём годам совсем не прекратились. Остались только перезагрузки, к которым он давно привык, научился контролировать и даже управлять ими.
