Официально он пока считался живым. Смертный приговор вынесен, апелляция отклонена, приговоренному дан наркоз, — но он оставался живым и тогда, когда его везли в операционную, и тогда, когда интерны ввели ему в рот загубник, и даже тогда, когда его погрузили в охлаждающую жидкость. Как только температура тела достаточно понизилась, ему впрыснули в вены еще одно вещество, предельно замедлившее удары сердца.
Наконец сердце остановилось. Но оно еще могло забиться вновь. Предполагалось (во всяком случае, теоретически), что на этой стадии казни приговор еще можно было отменить.
Но вот температура тела достигла определенной точки, и лента конвейера, на которой оно лежало, двинулась с места. Здесь врача заменял длинный ряд механизмов. Первая машина сделала несколько надрезов на грудной клетке; киберхирург искусно выполнил кардэктомию…. Теперь органлеггер официально причислялся к мертвым, и извлечение из него запчастей продолжалось быстро и слаженно под наблюдением тюремного врача. В первую очередь отправилось на склад сердце; за ним — кожа, затем и все прочие части тела преступника заняли свои места в госпитальном банке органов. Любую из этих частей можно будет упаковать в транспортировочный сосуд и переправить в любую точку света меньше чем за час; таким образом, органлеггер спасет больше жизней, чем отнял.
Лью напрасно пытался сосредоточиться на мелькании мультяшных фигурок на экране телевизора. Ожидание того, что с ним должно случиться меньше, чем через два дня, лишало его сил и воли к жизни; он с трудом сдерживался, чтобы не забиться в истерике.
Его разберут на части кусок за куском! О боже! Нет, он никогда не видел банков-хранилищ органов, но его дядя был хозяином бойни…
Охранник в конце зала читал газету и с аппетитом жевал бутерброд с колбасой.
— Эй! — надрывно выкрикнул Ноулз.
Парень-ловец даже не поднял головы; охранник быстро взглянул на крикуна и вернулся к своему занятию. Лью почувствовал, что его вот-вот стошнит. Страх бился у него в животе, выворачивал внутренности, стискивал горло.
Старик с любопытством глядел на него.
— Как вы можете это выносить? — сдавленно спросил Лью.
— Что именно?
— Разве вы не знаете, что с вами… С нами должны сделать?!
— Потише, малыш. С тобой — может быть, но не со мной. Меня-то им никогда не разделать, словно свинью!
Ноулз и сам не помнил, как оказался у решетки.
— Почему?
Словно передразнивая его дрожащий шепот, старик тоже понизил голос.
— Потому что в моей бедренной кости спрятана бомба. И я собираюсь себя взорвать. А то, что им удастся отскоблить от потолка, вряд ли можно будет использовать для пересадки.
Надежда Ноулза испарилась, как дым. Старик просто спятил! И неудивительно — Лью чувствовал, что сам балансирует на грани безумия.
— Не болтайте ерунды, — устало проговорил он. — Откуда у вас в ноге бомба?
— Я извлек кость, просверлил в ней дыру, поместил туда бомбу и поставил кость на место. Кстати, парень, если тебе не хочется превратиться в замороженное рагу, можешь ко мне присоединиться.
— То есть?
—. Прижмись к решетке — этой штуки хватит, чтобы разнести на куски нас обоих.
Старик говорил так серьезно, что Лью невольно отшатнулся:
— Нет, спасибо! И, знаете ли… Мне сейчас не до шуток.
— Я вовсе не шучу. Кстати, ты спрашивал, за что я здесь? — Старик пригнулся к решетке; в его темных глазах запрыгали дьявольские огоньки. — Так вот — я тоже был в той шайке органлеггеров, в которой состоял Берни. Я — доктор. Сопляк Берни доставлял свою добычу прямиком на мой стол, понял? Джек Потрошитель — жалкий дилетант по сравнению со мной, так что вставить себе в ногу бомбу для меня пара пустяков!
Лью в два прыжка оказался у противоположной решетки.
Органлеггеры! Он находится в окружении профессиональных убийц!
— Я знаю, что это такое, — услышал он бормотание старика. — Со мной им этого не сделать, никогда! Малыш! Эй, малыш! Раз ты уверен, что не хочешь чистой смерти, самое время тебе нырнуть за койку…
Койкой служил пружинный матрас, установленный на бетонном блоке. Лью свернулся за ним в положении зародыша, прикрыв затылок руками. Сейчас он уже не был уверен, что старик — спятивший враль….
Однако время шло, а ничего не происходило. Ноулз приоткрыл глаза, потом отважился выглянуть из-за койки.
Парень-ловец смотрел на него с кривой ухмылкой. Охранник стоял теперь перед решеткой и тоже заинтересованно наблюдал за Ноулзом: еще бы, зрелище наверняка было презабавное! Лью почувствовал, как багровеет.
Старик здорово посмеялся над ним. Ладно, представление окончено, пора срывать аплодисменты! Лью сделал движение, чтобы встать…
И тут словно долбанул чудовищный молоток.
…Охранник лежал на том, что осталось от прутьев камеры по ту сторону коридора. Берни выбирался из-за своей койки, тряся головой, как паралитик. Кто-то стонал, на пол оседала цементная пыль. Лью поднялся, хотя это удалось ему не сразу.
В соседней камере не осталось ни малейших следов старика… Не считая красных пятен повсюду и огромной дыры в стене.
Лью бросился к покрытым силиконом прутьям, отделяющим его камеру от камеры старика, и попытался пролезть между ними. Должно быть, взрыв здорово тряхнул его мозги — раз он решился на эту отчаянную попытку — и заодно порядком расшатал решетку, потому что попытка удалась!
Ноулз протиснулся в разгромленную камеру и вдруг почувствовал нарастающую сонливость: автоматически включились ультразвуковые станнеры, предотвращавшие возможность побега. Но страх и желание жить победили сон.
Лью просунул голову в дыру в стене и посмотрел вниз.
Далеко. Достаточно далеко, чтобы вызвать дикое головокружение.
Здание окружного суда в Топеке занимало восемнадцать этажей, и камера Лью находилась под самой крышей. Взгляд Ноулза скользнул вниз, вдоль гладкой бетонной поверхности, усеянной окнами, все дальше и дальше — до самого тротуара…
— Боже, помоги мне!
Лью никогда не верил в бога, но сейчас этот возглас вырвался у него сам собой.
Станнер высасывал из него волю; наверняка он был бы уже без сознания, если бы его голова находилась внутри камеры. Ноулз вывернул шею, чтобы посмотреть вверх.
Край крыши навис в нескольких футах. Ему не дотянуться туда, если…
Лью начал выползать из дыры.
Как бы там ни было, в банки органов он не попадет. Черта с два им удастся найти в нем хотя бы один целый орган, если он рухнет отсюда!
— Боже, помоги мне, и я больше никогда не стану чертыхаться…
