Конечно, они опоздали, ну и слава Богу, первое дело Карпухина не интересовало, он даже и не понял, что там к чему — похоже, что-то, связанное с наркотиками: во всяком случае, парень лет двадцати, сидевший на скамье подсудимых между двумя дюжими полицейскими, выглядел то ли обкуренным, то ли обколовшимся, на свободу его не отпустили, судья что-то проговорила, и парня увели, руки его остались в наручниках, и это, похоже, было единственное, что мешало ему жить на свете.
— Сядем ближе, — шепнул Карпухину Анисимов, и они пересели на первый ряд, Руфь и Сима пристроились сзади. Лэптоп Карпухин держал между колен, он всю дорогу обнимал компьютер так, как не обнимал родную супругу, почему-то ему казалось, что каждый второй пассажир поезда или прохожий на улице смотрит на него подозрительно. Оставлять лэптоп дома Карпухин не хотел — мало ли что может случиться в пустой квартире, на окнах которой нет решеток. Залезть на балкон из соседней квартиры или даже с улицы было так легко, что сам он еще несколько лет назад смог бы проделать это без посторонней помощи.
Откуда ни возьмись, появился Мейер, кивнул Карпухину, Анисимова будто и не заметил, видимо, они уже виделись сегодня. В зал вошли сначала Юля, не обратившая на Карпухина с Анисимовым никакого внимания, а за ней, держа друг друга за руку, — Игорь, такой же мрачный, каким его Карпухин запомнил с первой их и последней встречи, и пожилая на вид женщина в темном платье, седая, с потухшим взглядом, но внешне спокойная: жена Гинзбурга Мария. Они сели поодаль, не стали пробираться ближе, а больше в зале никого не было, даже журналистов, хотя, как казалось Карпухину, они-то должны были заинтересоваться — оставят ли под стражей человека, обвиняемого в убийстве. Анисимов обратил внимание на недоумение Карпухина, наклонился и сказал тихо:
— Пресса вся в Сдероте, там сейчас премьер-министр встречается с жителями. Вы в курсе, что палестинцы каждый день выпускают по городу две-три ракеты? Вчера «кассам» попал в детский сад, убил ребенка, вот люди и бунтуют…
Он не закончил, потому что судья, маленькая сухонькая женщина в строгом и очень ей идущем деловом костюме, поднялась и провозгласила довольно тихим голосом, не утруждая себя необходимостью донести свои слова до всех, сидевших в зале, — имеющий уши да услышит:
— Обвинение против Михаэля Гинзбурга в убийстве, решается вопрос о возможности изменения меры пресечения.
В первую секунду Карпухин с удивлением подумал: неужели я все понимаю? Как это возможно? Он сразу пришел в себя: слова судьи ему переводил Анисимов, а сидевшая позади Руфь вытянула шею, чтобы тоже слышать перевод.
— Ага, — сказал Карпухин, давая понять, что врубился и будет слушать внимательно.
— По делу, — продолжала судья, — появились дополнительные материалы полицейского следствия. Прошу изложить.
Встал Берман и поднялся на кафедру, стоявшую напротив судейского стола. Следователь положил перед собой пухлую папку и принялся искать в ней какую-то запись. Не нашел, достал из кармана футляр с очками, раскрыл, медленно водрузил очки на нос и начал процедуру поиска с начала. Судья терпеливо ждала, ничем не показывая своего недовольства.
— О'кей, — сказал офицер и стал читать — монотонно, будто поэт свою новую поэму, так что Анисимов успевал не только переводить, но кратко комментировать сказанное:
— По согласованию со следственным отделом частный детектив Ноам Мейер, лицензия номер… провел расследование… ну, это он излагает, какую стену осматривал Ноам… обнаружены два пулевых отверстия и две пули, которые были извлечены и представлены на экспертизу… хорош гусь, его послушать, так он сам и поручил Ноаму эти пули отыскать, да… Была назначена баллистическая экспертиза, которую провели эксперты-баллистики Игаль Агерти и Гай Формер.
Судья прервала следователя коротким предложением, и Берман поспешно закрыл свою папку.
— Что? — поразился Карпухин. — Все?
— Она хочет, чтобы эксперты сами доложили, — пояснил Анисимов. — Вон тот, высокий, — майор Агерти, лучший специалист по баллистике в полицейском управлении. Действительно, лучший, это я могу подтвердить, потому что…
Анисимов не закончил фразу — лучший баллистик, выйдя к свидетельской кафедре, начал говорить быстро, эмоционально, размахивая руками и не обращая внимания на судью, которая время от времени пыталась вставить то ли вопрос, то ли замечание.
— Мы с коллегой отождествили пули, как отстрелянные из пистолета системы «беретта», калибр девять миллиметров, — запинаясь и не успевая, переводил Анисимов. — В нашем распоряжении… В общем, они сравнили эти пули с двумя, которые были извлечены из тела убитого. Это разные пули. То есть, в смысле, стреляли из разных пистолетов. Трудно сказать, когда пули попали в стену школы. Это могло быть и тогда, когда был убит Кахалани. А может, раньше.
— Раньше? — переспросил Карпухин. — Почему раньше?
— Они провели эксперимент… — бубнил Анисимов, — отстреляли семь патронов из пистолета, который проходит по делу, как «орудие убийства», ну, это пистолет Гинзбурга… Определенно можно сказать… именно из этого пистолета были выпущены пули, обнаруженные… В общем, получается, что Гинзбург не попал ни разу — обе пули всадил в стену школы.
— Ни хрена… — начал Карпухин и замолчал. Судья никак не выдала своего отношения к информации, разве только приподняла руку с карандашом и изобразила им какой-то знак в воздухе.
— Это те самые пули… Совпадают царапины, еще что-то, я не понял… Вот. А потом мы… они, то есть… исследовали пули, извлеченные из тела убитого… эти пули совершенно определенно не были выпущены из пистолета, который проходит по делу как «орудие убийства»… не совпадают нарезки, царапины, что-то еще, я эти специальные термины не понимаю…
Эксперт закончил тараторить, будто об стену ударился — говорил-говорил и вдруг: стоп. Судья задала вопрос, который Анисимов и переводить не стал, получила быстрый и, видимо, удовлетворительный ответ, после чего Агерти был отпущен. Гинзбург сидел в полном ошеломлении, вообще, как показалось Карпухину, не понимая, на каком он свете.
— Если стрелял не Гинзбург, то кто же, черт побери? — воскликнула судья, и Карпухин удивился, как может официальное лицо так странно выражаться во время процесса. Он, впрочем, сразу понял, что слова эти произнесла не судья, а сидевший рядом Анисимов — перевод для Карпухина успел так слиться с артикуляцией судьи Ализы Амитай, что голос дипломата воспринимался, будто исходивший совсем из другого места, другого пространства… может, из другого мира?
