— И что ты думаешь? — спросил Кит, когда они через фойе к выходу. Он начал говорить о предстоящем просмотре за несколько недель; вероятно это был его самый любимый фильм всех времен.
— Я думаю, — ответил Прабир, — что об этом изнеженном сопляке заботились намного лучше, чем он этого заслуживал.
Кит был шокирован.
— Ты знаешь, что автобиографический фильм?! Ты же говоришь о Трюффо!
Прабир обдумал поступившую информацию.
— Тогда, вероятно, он был слишком мягок по отношению к себе. В действительности он, наверное, еще более глуп и эгоистичен.
У Амиты вкусы были другие: она повела его на БегущегоПоЛезвию™ НаЛьду™ с МузыкойВСтиле™ Гилберта-и-Салливана™. Он слышал, что шоу родилось давно из весьма неплохого научно-фантастического романа, но этому не осталось никаких доказательств среди тумана, лазерных лучей и черных резиновых костюмов. В перерыве бестелесный голос, называвший себя «Радио КТДЖИР», что-то кудахтал о сексе с инвалидами. Макдональдс в фойе предлагал бесплатную одноразовую карточку памяти с бесплатной игрой/саундтреком/романом с каждым напитком МакЛезвие™, который оказался пенистой розовой субстанцией, похожей на сжиженный стирофом. Хуже всего было то, что следующие недель шесть Амита постоянно напевала «Я лучшая модель современного мутировавшего репликанта».
К концу третьего месяца их пребывания в Торонто, уклад жизни заметно изменился, как будто было решено, что их адаптационный период закончился. Амита начала устраивать вечеринки, на которых представляла своих приемных детей друзьям. Гости сюсюкали с Мадхузре и вручали Прабиру телефонные карты со встроенным в чип сайтом Диора.
Знакомства Кита и Амиты распространялись на людей практически всех профессий, но что удивительно — у них у всех было нечто общее. Арун был лектором, писателем, редактором, социальным комментатором и поэтом. Бернис была скульптором, артисткой, политической активисткой и поэтом. Денис был консультантом по мультимедиа, рекламным копирайтером, продюсером… и поэтом. Как-то вечером Прабир пересмотрел все визитные карточки, чтобы проверить не упустил ли он что-то, но исключений не было. Дантист, и поэт. Актер, и поэт. Архитектор, и поэт. Бухгалтер, и поэт.
К счастью, никто из посетителей в разговоре с ним не затрагивал тему войны, правда из-за этого у них не оставалось выбора, кроме как расспрашивать о школе. К ужасу Прабира, признание в том, что его любимыми предметами являются естествознание и математика, почти безошибочно включало поток излияний, в которых его non sequiturs[10] сравнивали с известным индийским математиком Рамануджаном. Неужели они все не понимают, что он уже достаточно взрослый для заигрываний вроде «А ты, когда вырастешь, станешь космонавтом?» И почему они всегда ссылаются на Рамануджана? Почему не Бозе или Чандрасекар, почему не Салам или Аштекар, почему, в конце концов (что за глупая идея!) не кто-нибудь из Китая, Европы или Америки? В итоге Прабир выяснил таки причину: байопик Оливера Стоуна, вышедший в 2010. Амита взяла для него фильм в прокате. История перемежалась залитыми звуками ситара галлюциногенными визитами индуистских божеств, приносящими шпаргалки попавшему в бедственное положение молодому математику. В конце Рамануджан отправляется со своего смертного одра в пустыню, заполненную змеями, кусающими себя за хвост с целью изобразить символ бесконечности.
В мире были вещи и похуже, чем находиться под опекой И Поэтов. Прабир знал, что его положение было в тысячи раз лучше, чем у большинства сирот войны — а если этот факт ускользал от его внимания, то по ТВ показывали достаточно много мучительных кадров из Ачех или Ириан-Джая, чтобы ткнуть его носом. Бои закончились, лидеры переворота свергнуты и пять провинций получили независимость, но десять миллионов человек по всему архипелагу голодали. Он не лишился ничего — спас единственное, что никто не смог бы вернуть. Амита не только кормила, одевала и обеспечивала их жильем, она дарила Мадхузре бесконечную привязанность и сделала бы то же самое для Прабира, если бы тот не оттолкнул ее. Прабир заметил, что стал почти стыдиться своего неуважения к ней и начал подозревать, что его страх за Мадхузре был необоснованным. Амита не пыталась промыть ей мозги своими эксцентричными теориями и, возможно, Мадхузре, будучи оставлена в покое, смогла бы составить собственное мнение.
Может Амита и вправду безобидна.
* * *
Летом 2014 Амита спросила Прабира, не хочет ли он пойти на митинг, организованный в ответ на недавнюю волну погромов на расовой почве, где ее пригласили выступить. Прабир согласился, будучи приятно удивлен тем, что Амита, которая закрывшись в университете боролась с колониализмом комиксами про Ностромо и подрывала патриархат бессмысленным переворачиванием бит в компьютерах, не настолько оторвана от реальности, как он себе представлял.
Митинг состоялся в субботу; они шагали по улицам под безоблачным небом. Прабиру нравилось лето в Торонто: пусть солнце и поднималось всего на две трети пути до зенита, но зато делало это дольше. Кит, казалось, считал, что при тридцати двух градусах слишком душно и, когда они добрались до парка и уселись на траву, немедленно достал из принесенной с собой корзинки несколько банок пива и тут же их выпил.
Амита заняла свое место на трибуне перед толпой из пары тысяч людей. Прабир указал на нее Мадхузре.
— Смотри! Вон Амита! Она знаменитость!
— Мы собрались сегодня здесь, — начала Амита, — чтобы осудить и изобличить расизм, и это замечательно, но я считаю, что уже давно настало время ознакомить общественность с более тщательным анализом этого явления. Мои исследования показывают, что неприязнь к людям иной культуры на самом деле, не что иное, как перенаправление более основополагающих форм угнетения. Тщательное изучение языка, использовавшегося в Германии в 30-х годах 20 века для описания евреев, показывает нечто совершенно поразительное, и все же, для меня ничуть не удивительное: каждый термин, использованный для оскорблений по национальному признаку, являлся одновременно и формой феминизации. Быть слабым, быть инертным, быть ненадежным — и вообще быть Другим — что еще это может означать при патриархате, кроме как быть женщиной!
Если бы нацисты победили, объясняла Амита, они в конечном счете прекратили бы преследование отвлекающих ложных целей и начали бы загонять своих настоящих врагов — немецких женщин — в газовые камеры.
— Забудьте всех этих рейнских девушек Рифеншталь; истинной основой всех нацистских пропагандистских фильмов всегда было восхваление мужской силы, мужской красоты. В тысячелетнем рейхе женщин использовали бы только для размножения, да и то, только до тех пор, пока не смогли бы их заменить технологической альтернативой. И после того как они перестали бы исполнять свою жизненно важную роль, они бы немедленно исчезли в печах.
