Когда Шепард и Гриссом совершили свои суборбитальные полеты на ракетах «Редстоун» и набрали всего секунд по триста пребывания в невесомости, Пруэтт только смеялся. Газеты были полны всякого бреда и твердили, что способность человека переносить невесомость доказана. Сам Пруэтт за все свои полеты по параболе набрал в общей сложности свыше четырех часов невесомости. Но и это уже ничего не значило. Человек, по имени Юрий Гагарин, стремительно облетевший вокруг планеты, зачеркнул опыт и его полетов, и полетов Шепарда и Гриссома. Теперь они казались просто школьными упражнениями. И правда, полеты первых двух космонавтов на ракетах «Редстоун» были, грубо говоря, элементарны, хотя официальная пресса их бешено превозносила как «проложивших огненную тропу в небо». Но это было все равно, что аплодировать Линдбергу по поводу испытательного полета вокруг Лонг-Айленда, в то время как какой-нибудь его соперник перелетел, скажем, в Париж, а оттуда без посадки в Токио.
Полет русского космонавта Германа Титова вновь застал всех врасплох, хотя информация о Советском Союзе, как в виде сообщений разведки, так и в виде всяческих противоречивых слухов — продукции «фабрики сплетен», была довольно обильной. Вместе с группой летчиков, собравшихся на командном пункте авиабазы Эдвардс, Пруэтт слушал доклады станций слежения, которые транслировал штаб командования ПВО Северной Америки в Колорадо-Спрингс. Американская сеть слежения засекла корабль «Восток-2» и сопровождала его на всем протяжении полета. Относительно размеров, рабочих характеристик и огромного — почти пять тонн! — веса русского корабля не оставалось ни малейших сомнений.
Они настроились на передатчики «Востока-2». Все американские станции, разбросанные по планете, принимали передачи Титова, когда он выходил на связь с советскими судами, самолетами и наземными пунктами слежения. Неожиданно молодой космонавт там, наверху, повернул ручку громкости до отказа, и, когда прерываемый помехами голос заполнил комнату, Пруэтт восхищенно закричал: «Послушайте этого чертенка! Он еще поет там, в этой дьявольской машине!»
Титов действительно пел, не без уныния признали летчики. Значит, ему было о чем петь.
Семнадцать витков Германа Титова, его описания рассветов и закатов в космосе, больших городов, какими они ему виделись с высоты почти трехсот километров, — вся эта эпопея совершенно пленила и захватила Пруэтта. «Но если я так взволнован, — думал он, — то что же должны переживать сейчас те ребята, на Мысе?
А Гленн… черт побери, он, верно, просто на стенку лезет!»
«Меркурий-Атлас-6» то приближался к предстартовому отсчету, то снова удалялся от него, но ни разу еще дело не доходило до полной уверенности, что он будет стартовать. Перед рабочей группой «Меркурия» старт маячил где-то близко, но оставался, увы, недосягаемым. Объективы телевизионных камер выглядывали из-за спин инженеров и космонавтов, которым приходилось буквально продираться через лес микрофонов и проводов. А в воздухе висел ровный, беспорядочный гул, заунывно рокочущий, словно отдаленный гром. Это стучали пишущие машинки целой армии нетерпеливых, изнывающих в ожидании журналистов.
Прелюдия к первому американскому космическому полету покажется кошмаром будущим историкам и психиатрам, размышлял Пруэтт. Легионы журналистов, нахлынувшие на мыс Канаверал, создавали такое впечатление, будто готовящийся полет Гленна начисто сметет все преграды и откроет новую эру маневренных космических полетов человека. А на деле готовилась всего лишь попытка повторить малую долю того, что уже сделал достоянием истории Титов. Однако Пруэтт отлично понимал, что это отнюдь не умаляло важности полета «Меркурия». И еще — он никак не мог отделаться от мысли, что сам когда-то был кандидатом на этот самый первый полет… Что ни говори, а сейчас первый американец готовился покинуть Землю и ринуться в пустоту со скоростью восьми километров в секунду.
Тянулись недели. На страницах мировой печати русские открыто посмеивались над нелепостями, которые творились на побережье Флориды. Устав от подачек для прессы, в которых ничего не было, кроме сводок погоды и сообщений об очередных отсрочках запуска, редакторы отделов внутренней информации подхлестывали своих репортеров и требовали новостей. В ожидании, пока Гленн, наконец, втиснется в свою капсулу, чтобы отправиться в настоящий полет, газеты скрашивали изнурительную череду отсрочек «аппетитной» историей убийства официантки. Брошенный муж якобы прикончил ее семью пулями в живот и голову. Все с трепетом следили за розысками убийцы, за шумной, дикой по своей разорительности погоней с участием сотен полицейских, военных вертолетов и стай воющих собак… Пруэтт с отвращением качал головой, созерцая этот крикливый, расцвеченный неоновыми рекламами фон, столь неуместный для ожидаемого Великого Момента.
Наконец утром двадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят второго года это событие произошло.
Назло всем критикам ракета «Атлас» с грохочущим воем обрела свободу, возвестив своим могучим голосом об огромной силе, забросившей капсулу с человеком на борту в небо, в ледяную, зовущую бездну пустоты, и каждый метр этого пути был прекрасен! Гленн выполнил свою задачу великолепно, просто потрясающе. Пруэтт понимал это. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы действовать твердо, умело, хладнокровно там, где уже побывали другие… Но быть первым, впервые сполна испытать на себе тысячи опасностей и возможностей неудачи и проявить подлинное мастерство — для этого надо быть действительно сказочным летчиком. Надо же было суметь сохранить выдержку и деловитое спокойствие в полете, когда этот трижды проклятый переключатель зажег лампочку в пятьдесят первом секторе панели управления полетом на мысе Канаверал, подав ложный сигнал, что отвалился теплозащитный экран капсулы…
Пруэтт следил по радио за ходом полета, а потом снова прослушал все в магнитофонной записи, ознакомился с техническими отчетами — и мысленно снял шапку перед летчиком морской пехоты Джоном Гленном.
Через три месяца эстафету принял Скотт Карпентер, проделав еще три витка вокруг Земли в космической бездне. И снова Пруэтт вел подробные записи обо всех трудностях, встретившихся в полете, о действиях космонавта, о возможностях неполадок и даже катастрофы.
Он не придал большого значения неточному приводнению при возвращении космонавта на Землю; Карпентер был не единственным летчиком, промахнувшимся при посадке в заданную точку с первого захода.
Страна все еще смаковала подробности сенсационного «исчезновения» и успешного спасения Карпентера, а Пруэтт уже вылетел в Вашингтон. Уже несколько месяцев шли разговоры о новой программе космических полетов «Джемини» и о капсуле с экипажем в два человека. Проект «Аполлон» все еще оттеснял другие работы на задний план, но в то же время тормозился и сам непосильным объемом работ, нерешенными проблемами и необходимостью разработки совершенно нового оборудования.
