– Простите великодушно, сударь, – молвил старик, видимое волнение являя,– но нынче мы с вами расстаться должны немедля. Ласкаюсь надеждою вскоре беседу нашу приятную продолжить.
К флигелю своему через двор перейдя, невольно оборотился я – и увидел, что из окон башни не свечной желтый свет исходит, но, как и в прошедшие некоторые вечера и ночи, белое дивное сияние, самую чистую радость и покой дарующее. Каковы же были гости, навещавшие в сии часы старого генерала, мне лишь догадки оставалось строить…
Престранною показалась мне сия ночь, неким грозным предчувствием наполненная; не сумев уснуть, покинул я свою комнату. Долго бродил темным парком, лишь неровно чрез окна домов освещенным, покуда не очутился на краю знакомого поля, где вчера немногие пучки сухих стеблей кукурузы еще находились. Теперь же и оные были сплошь вытоптаны, ибо вся местность являла собою один сплошной бивак, красным светом костров залитый. Видел я ближайший ближний гвардейский бекет, палаток ряды воинских и ружья в козлах; тут, невзирая на полуночный час, ординарец проскакивал с пакетом, там солдаты, у огня севши в кружок и закусывая, точили нескончаемые колты. Инде перетаскивали картузы с порохом, повар же отгонял от разделываемой туши стаю одичалых бродячих, из нового времени, собак.
На тропинке боковой, между акациями шедшей, разминулся я с двумя офицерами, вежливо пальцы к треуголкам приложившими. Решительно всех бежал сон в эту ночь… Удаляясь уже, поймал я одним из двоих отчетливо сказанную фразу:
– Hierj`ai fai топ testament.
Другой же возразил на сие:
– IL те semble qie c`est топ anniversair dem ain…
"Вчера сделал я свое завещание.– А мне сдается, что завтра мой день рождения", – мигом перевел я для себя – и уж вовсе с какою-то обреченностью понял, что мне теперь ведом язык французский, никогда ранее мною не изучаемый…
О Боже, что творится со мною, отчего колотит меня, власно как в лихорадке, и нестерпимо теснит мою грудь – думал я, бродя дальними аллеями, покуда не ободняло и чистая синева, вместе с туманом дворец пред рассветом залившая, веселыми розовыми бликами на белизне колонн не сменилась…
Невесть откуда, странные мысли являлись мне тем утром. Мнилось, будто читывал я когда-то некоего сказочника, аглицкого, что ли, коий о машине повествовал, могущей человека, по желанию оного, в минувшее возвращать, либо забрасывать в грядущее. Однако же, машина та была малой, вроде самоката, и одного лишь взять могла; но не соорудил ли кто теперь втайне подобную же, токмо способную хоть весь белый свет вернуть вспять лет на двести, дабы род людской свой путь вновь повторил, прежних грехов и ошибок избегая?.. Машину же сию и не на земле нашей могли сотворить: в ином месте, блазнилось, встречал я фантазию про жителей дальних звезд, вельми мудрых и противу нас, человеков, несомненно, во всем сильнейших, паче же в механике…
Но тут, замечтавшись, влетел я в мокрые от росы лопухи, и мысли мои досужие прервались со стыдом и досадою. Как же в прямом промысле Господнем посмел я усомниться, взамен оного пустые фантазии полагая! "Прости меня, Боже, лукавого раба Твоего!" – в голос сказал я, перекрестился и зашагал веселее.
Подошед к воротам нашим со вздыбленными львами, у ограды обрел я топчущимся от холода любезного шурина моего, Михаила.
В первое время одежда его показалась мне прямо шутовскою – штаны синие линялые, грубо связанная фуфайка… У ног стояла сума, весьма туго набитая.
Памятуя о нашей с оным суспиции, сухо поклонился я Михаилу и хотел было к себе проследовать, но он подобострастно наперед забежал и вскричал, руки раскрыв как бы для объятия:
– Старик, ну что ты, в самом деле?! Давай хоть попрощаемся по-человечески, может, и не увидимся больше!..
– Уезжаешь, стало быть?
– Ага! – закивал он головою.– Расчет получен полный, могу открывать свое дело – хоть кафе, хоть магазинчик… Теперь сам себе голова, и пошли они все в ж…!
Ощущая к оному брезгливое отвращение, власно как к скользкому земноводному, но все же не желая на приветливое Михаила обращение отвечать злостию, я спросил:
– Так ты в Киев собрался, чай?
– Пока туда, а там поглядим. Короче, место себе найду.
– А как намереваешься туда добраться?
– Никита обещал подбросить, у него вроде там сегодня дело. Нежная рука, подобно листу, с дерева упавшему, на плечо легла мое сзади; оборотясь, увидел я Лизу, коя противу своего обычая рано встала и, пуховою шалью плечи укутав, к нам легонько подошла. Быть может, пробудила ея за меня нечувствительная тревога или же предвиденье смутное, моему подобное, – как знать! Последние слова Михайловы услышав, Лиза молвила:
– К чему сия поспешность, друг мой? Никиты ныне в имении нет, он с вечера в отъезде; приедет и вправду скоро, но не прежде в Киев тронется, как чаю напившись. Посему тебе не торопиться пристало, но с нами сесть за стол, каковой я сейчас охотно накрою.
Оным Лизиным предложением, не скрою, был я немало озадачен. Зная, сколь после нашей с Михаилом ссоры жена моя к названному брату своему переменилась и охладела, не постигал я, чем сие внезапное радушие вызвано. Но Лиза, невысказанный вопрос мой чутьем уловив, снова легонько плеча моего коснулась; и понял я, что с обычным своим великодушием хочет она сего слабого человека уберечь… Знать бы только, от чего!
Михаил, впрочем, с места не трогался, безмолвствуя и голову понуро опустивши. Нечто непостижимое чудилось в сем раннем утре, с теплыми оного красками и золотистым меж деревами туманом. Все кругом было недвижно, как бы кистию живописца запечатленное, хоть бы лист единый пошевелился или же туман помянутый двинулся с места, завитки коего, вопреки воздушной природе своей, подобно каменным стояли. Также и тишина, оное чувство стократ усиливая, сохранялась полная, власно как глубоко под землею. Погодя заметил я, что и в Лизу с Михаилом сия всеобщая застылость влияет, так что беседа наша прервалась сама собою, и лишь молча гадились мы на главную аллею, как если бы из оной некое пришествие имело состояться.
Но не пришествие узрели мы вскоре, но медлительное черной Никитиной машины приближение, наитишь аллеею к нам ехавшей, токмо едва урча. Михаил уже и сумку свою подхватил… И тут свершилось оно, с вечера душами многих предугаданное!
Сполох блеснул над нами престрашный, как бы из громаднейшей печи огненной пламя, на целое небо полыхнувшее, бледную голубизну в расплавленную медь обративши. Не ведаю, как иные, но я подлинно ослепнул на минуту!.. Засим власно как жаркий, из груди великана исторгнутый вздох сотряс дерева, и с оных листья еще уцелевшия дождем посыпались купно с последними каштанами.
