Костя вошел в комнату, поприветствовал присутствующих и положил на стол пакет с кремовыми пирожными. Все кивнули ему в ответ и продолжили слушать Лобачевского. Николай Алексеевич как всегда блистал глубиной мысли и красноре-чием.
— Идея безграничной свободы неосуществима, потому что никто не умеет ею пользоваться в меру. Что заявляет Комнацспас? Полное самоуправление? У-топи-я! Стоит только народу на некоторое время предоставить самоуправление, как это самоуправление тут же превращается в распущенность. А так все и будет. Очень быстро возникнут междоусобицы, которые быстро перейдут в погромы. На почве все той же социальной справедливости. История знает сотни примеров, когда в подобных битвах сгорали государства. Значение самого слова «государство» превращалось в пепел.
— Алексеич, от твоих слов сильно отдает монархией.
— Да. Я заявляю, что кухарка не может управлять государством, но и право управления по крови — тоже недопустимо. А вот когда кухарка пойдет учиться управлению и если она научится чему-нибудь… Если найдется достаточно желающих доверить ей управление страной, тогда пожалуйста. Только нужно уметь отвечать за последствия своего выбора.
— Я согласен с Алексеичем, — сказал Мухин. — Ведь никто толком так и не сформулировал определение демократии.
— Демократия — это форма общественного строя, в котором свобода одного человека ограничивается свободой другого, — сказал Лукошкин.
— Да, — согласился Мухин. — Но это определение больше претендует на лозунг.
— Почему?
— Оно неточно, даже аморфно. Это то же самое, что и заявление: все металлы электропроводны. С этим никто не спорит, но вода тоже электропроводна.
Однако от этого она не стала металлом.
— Не все то золото, что с воза упало, — сказал Чуев.
— Вот! Это очень точно. Именно об этом я и говорю. Конечно, замечательно, когда человек свободен в поступках ровно настолько, чтобы не мешать другому, но как определить эту грань?
— По-моему, ты заблудился в своих мыслях, — сказал Чуев, доставая из бумажного пакета пирожное.
— Ничего подобного, — возразил Мухин. — Представим свободу человека в виде окружности. Берем циркуль и чертим две наползающие друг на друга окружности. Налицо конфликт свобод граждан. Теперь попробуем определить, где ограничивается свобода каждого. У нас три варианта. Первое: через точки пересечения окружностей проводим прямую. Тем самым мы ограничиваем свободу каждого. Второе: мы определяем зону интересов в момент их столкновения. То есть кто первый, тот и прав. Тем самым одна окружность занимает часть другой. И третье: ограничиваем свободу каждого началом интересов контрагента, создавая тем самым некоторую зону отчуждения.
— Конечно же, первое, — сказал Лукошкин. — Правило «кто первый встал, того и тапки» здесь не сработает.
— Но окружности бывают разных размеров, — заметил Мухин.
— Если я тоньше, мне что, меньше есть надо? — спросил Лукошкин. — Нет. Так дело не пойдет. Каждому предоставляются равные права и свободы. Поэтому разграничение определяется правилом.
— Значит, нам нужен свод правил, — сказал Мухин. — А свод правил — это уже не та демократия. Свобода каждого ограничивается не свободой другого, а определением, то есть законом. Закон принимают представители, а не каждый гражданин в отдельности. То есть вероятность того, что закон не соответствует волеизъявлению народа, а всего лишь желание избранных, которые руководствуются своими интересами, достаточно велика.
— Константин, какое твое мнение? — спросил Лобачевский.
— Утопия.
Лобачевский немного улыбнулся и чуть развел руки в стороны.
— И он прав.
— С другой стороны, я согласен с Черчиллем, — сказал Мухин. — Кажется, это он сказал: «Демократия — это дрянная система, но ничего лучшего люди еще не придумали».
— С этим сложно спорить, — согласился Чуев, — да и не хочется. Но если я правильно тебя понял, ты просто предлагаешь называть вещи своими именами, а не прятаться за красивые фразы, смысл которых не соответствует действительности. В этом я тебя поддерживаю.
— Костя, мы здесь давно сидим, что там, на улице? — вдруг спросил Лукошкин.
— Весь город упивается в полном смысле слова «пить». Как будто бы винные склады открыли и бочки выкатили на улицу.
— Классическая схема, — сказал Лобачевский. — От того, как предсказуемо развивается ситуация, даже страшно становится.
— Как работа начинается с перекура, — заметил пьяный Богатырев, — так и новая власть начинается с банкета.
— Начнется все с поисков виноватого, — сказал Лобачевский. — Как всегда это будут евреи. Моисей, ты готов?
— Я не еврей, — ответил Чуев и откусил пирожное.
— Как это? — удивился Лобачевский. — Ты же Моисей. И не докажешь ты ничего. Не успеешь. Так что, батенька, ты еврей. Смирись с этим.
— Мукин и Штырев, конечно же, болтуны, — сказал Лукошкин, — но… они же цивилизованные люди. Образованные и воспитанные.
— Моисей, давай взорвем че-нить на хрен, — сказал пьяный Богатырев.
— Подожди, — ответил Чуев, как бы остановив Богатырева ладонью левой руки.
— Да их никто и не спросит, — улыбнулся Лобачевский. — Их поставят перед фактом, что охлос требует жертву. Если никто не виноват, никого не накажут, значит, все останется, как и прежде. Ничего не изменится. Тогда зачем было все это затевать? Так что им просто придется кого-нибудь убить.
— Но ведь крикуны не единственная партия в стране, — заметил Лукошкин. — Теперь, когда нет тотального контроля, партий станет еще больше. В конце концов найдутся люди, которые покажут, насколько абсурдны идеи крикунов.
— Именно потому, что однажды вдруг все стало можно, и начнется настоящая грызня, которая непременно перерастет в бойню.
— Господа. Вы слишком сильно сгущаете краски, — сказал Лукошкин. Всегда найдутся умные люди, которые понимают, что разрешение споров, пусть политических, с помощью кровопролития недопустимо.
— Всегда найдутся недовольные, — уточнил Чуев. — Точно так же, как найдутся и те, кто будет подначивать их, не забывая при этом делать ставки.
— А остальным в это время будет на все плевать, — добавил Мухин.
— Кстати, о многопартийности, — сказал Чуев. — Действительно, партии теперь будут плодиться как кролики. Вопрос, сколько из них готовы строить государство, а не играть в политику.
У нас Петрович, из четвертого подъезда, между прочим, тоже большая партийная величина дворового масштаба. Во времена его героической зрелости он был секретарем первичной организации на заводе «Красный трансформатор».
