Сразу после повечерия Хумилис лег в постель, а когда десять минут спустя к нему заглянул Кадфаэль, он уже спал, и травник счел за благо не беспокоить больного. Он догадывался, что сейчас брата Хумилиса прежде всего тревожит не его увечье и не физическая боль. Прославленного рыцаря терзает сознание вины. Он не может не думать о том, что если бы в свое время все же не отказался от женитьбы на Джулиане, то сейчас девушка находилась бы в безопасности в каком-нибудь маноре, далеко и от Винчестера, и от Уэрвелля, и от враждующих армий. А так получилось, что она или убита, или изгнана огнем и мечом из святой обители, которую избрала своим домом. Сон, врачующий душу, был сейчас нужнее брату Хумилису, чем перевязка, которая могла помочь только телу. Во сне он выглядел удивительно спокойным, точно высеченная из камня статуя. Оставив Хумилиса мирно спящим, брат Кадфаэль тихонько выскользнул из кельи.
Уже смеркалось, теплый вечерний воздух был напоен сладкими ароматами. Как обычно по вечерам, Кадфаэль отправился в свой сарайчик - взглянуть, все ли там в порядке, и помешать отвар, который собирался оставить настаиваться на ночь. Порой, когда после жаркого дня вечер дарил приятную свежесть, безбрежное небо было усеяно мириадами звезд, а каждый цветок и листок, словно светясь в полумраке, переливались разнообразными оттенками, брату Кадфаэлю невольно думалось, что грешно идти спать, когда вокруг такая Божья благодать. Случалось, правда, ему по ночам и покидать аббатство, что не дозволялось уставом. Монах, однако, полагал, что для его отлучек всегда были веские основания. Помнится, и Хью участвовал в такого рода прогулках. Ну да ладно, что сейчас вспоминать!
Направляясь в свою келью, Кадфаэль решил пройти через церковь и подняться по черной лестнице. Тусклый свет масляных лампадок рассеивался в сумраке огромного каменного нефа. Всякий раз, проходя через храм, брат Кадфаэль хоть на миг останавливался у алтаря Святой Уинифред. Он вспоминал их первую встречу и благодарил святую за снисходительность и милосердие. Он шагнул было туда и сейчас, но резко остановился.
У подножия алтаря на коленях стоял монах. Глаза его были закрыты, руки молитвенно сложены, лицо обращено к небесам. Слабый красноватый отблеск лампады освещал его фигуру - это был Фиделис. Приглядевшись, брат Кадфаэль увидел, что из-под опущенных век по щекам юноши струятся слезы. Лицо Фиделиса словно окаменело, и только немые губы шевелились, произнося беззвучную молитву. Конечно, нет ничего удивительного в том, что после такого беспокойного дня молодой монах, вместо того чтобы отправиться спать, явился в храм, чтобы вознести молитву о благополучном завершении этой истории. Но отчего же у него такое лицо, как у кающегося грешника, у которого не осталось надежды на отпущение тяжких грехов.
Кадфаэль тихонько удалился и поднялся по лестнице, оставив Фиделиса наедине с его неизъяснимой тоской.
Но Фиделис был не один. Некто затаился в дальнем темном углу, и даже когда Кадфаэль уже поднялся по лестнице, некоторое время оставался неподвижен, настороженно выжидая. Затем медленно и бесшумно он заскользил по холодному каменному полу. Приблизившись, он едва не наступил на полу рясы коленопреклоненного Фиделиса и протянул руку, собираясь возложить ее на голову погруженного в молитву юноши.
Поначалу он не осмеливался сделать это, но тишина безлюдного храма придала ему решимости. Кончики его пальцев дрогнули, коснувшись венчика волос на голове юноши. Если Фиделис и почувствовал это прикосновение, то не подал виду. Даже когда любовно взъерошившая ему волосы ладонь спустилась на затылок, под капюшон, юноша не двинулся с места, словно оцепенев.
- Фиделис! - прозвучал наконец приглушенный, исполненный страсти голос,- Брат, ты не должен предаваться печали в одиночестве. Поделись со мною... Я могу утешить тебя, успокоить... все, все, что тебе надо...
Дрожащая ладонь скользнула к щеке Фиделиса, но в этот момент юноша решительно, но спокойно поднялся на ноги и отстранился. Медленно, возможно, из-за того, что он не желал, чтобы на лице его были заметны хотя бы малейшие следы испуга, молодой монах обернулся, чтобы посмотреть на того, кто нарушил его уединение. Звучащий в ночи шепот был ему незнаком, ибо до сих пор брат Уриен ничем не обнаруживал своего внимания к Фиделису.
Юноша взглянул на него настороженными, широко открытыми глазами. Перед ним стоял человек с мужественной внешностью и пылкой душой, человек, по недоразумению заперший себя в монастырских стенах. Пламя неутоленной страсти сжигало его и могло опалить многих, прежде чем сердце его остынет. Лицо Уриена было искажено мукой, трясущейся рукой он попытался удержать Фиделиса за рукав, но тот отшатнулся.
- Я следил за тобой, брат, - послышался хриплый шепот,- я знаю каждый твой шаг, каждое движение. Ты губишь себя, свою красоту, свою юность... Не уходи... Нас никто не видит...
Фиделис повернулся к нему спиной и направился к лестнице. Уриен последовал за ним, бесшумно ступая босыми ногами по изразцовому полу. Его горестный голос звучал за спиной молодого монаха:
- Почему ты отворачиваешься от того, кто любит тебя и желает тебе добра? Когда-нибудь ты снизойдешь ко мне. Помни обо мне! Я буду ждать...
Фиделис начал подниматься по ступенькам, а его преследователь остановился у подножия лестницы, не решаясь идти за ним, ибо наверху кто-то из братьев мог еще не спать.
- Жестокий, жестокий,- причитал он вслед уходящему Фиделису, а потом едва слышно, но отчетливо произнес: - Пусть не сейчас и не здесь, но я дождусь своего часа!
Глава шестая
По дороге на юг Николас дважды менял лошадей, оставляя утомленных бешеной скачкой животных дожидаться его возвращения, ибо независимо от того, дурные или добрые вести предстояло ему доставить в Шрусбери, он, давши слово, обязан был вернуться и поведать обо всем Хумилису. До Уэрвелля оставалось еще несколько миль, а ветер уже доносил едкий запах пепелища. Въехав в маленький городок, молодой человек увидел, что тот почти обезлюдел и по большей части лежит в развалинах. Те немногие местные жители, от чьих домов хоть что-то осталось, копошились в руинах, собирая уцелевшие пожитки, прочие же, чьи жилища погибли в огне, пока остерегались возвращаться и отстраиваться заново. Ибо хотя нагрянувшие из Винчестера солдаты императрицы полегли на поле боя или попали в плен, а фламандских наемников королевы Уильям Ипрес вывел из города на прежние позиции, войско императрицы Матильды оставалось в окружении, и поэтому Уэрвелль в любой момент мог подвергнуться еще более сокрушительному нападению.
Терзаемый тревогой, с сокрушенным сердцем въехал Николас в пределы разоренного аббатства. Совсем недавно женская обитель в Уэрвелле была одной из самых процветающих в графстве, а ныне половина строений была разрушена до основания, а остальные брошены в запустении. Обгорелый, почерневший остов церкви мрачно возвышался на фоне затянутого облаками неба, обломки стен напоминали гнилые зубы. На монастырском кладбище виднелись свежие могильные холмики, где погребли погибших в огне монахинь. Оставшиеся в живых разбрелись кто куда, ибо здесь для них больше не было места. С болью в сердце смотрел Николас на сырые безымянные могилы, где чьи-то дочери нашли последнее упокоение. У тех, кто участвовал в их погребении, не было ни времени, ни сил, чтобы установить кресты или надгробные плиты.
