А я ему этого не позволю, — решил сенатор. — Ведь если правда выплывет наружу, вся стая окажется тут как тут и растерзает меня в клочья».
Как только Ли появился на пороге, сенатор поднялся и пожал ему руку.
— Извините за беспокойство, сенатор, — сказал Ли, — но я надеялся, что вы не откажетесь мне помочь.
— Ну о чем речь! — дружелюбно откликнулся сенатор. — Для вас — что угодно. Присаживайтесь, мистер Ли.
— Вы читали мою статью в утреннем выпуске? Об исчезновении доктора Карсона?
— Нет, — ответил сенатор. — Боюсь, что… Он запнулся, ошеломленный.
Он не прочел газету! Он забыл ее прочесть!
Он читал ее всегда. Он не пропускал ни одного номера. Это был торжественный ритуал — начать с самого начала и дочитать до конца, исключая лишь те рубрики, которые, как он убедился годы назад, и читать-то не стоит.
Он развернул газету в институте, но потом его отвлекла секретарша, оповестившая, что доктор Смит согласен его принять. А выйдя из кабинета, он так и оставил газету в приемной.
Случилось нечто ужасное. Ни одна новость, ни одно событие в целом свете не могли бы расстроить его в такой степени, как тот злополучный факт, что он забыл прочесть газету.
— Боюсь, я пропустил вашу статью, — промямлил сенатор. Это было выше его сил — признать во всеуслышание, что он забыл про газету.
— Доктор Карсон, — сказал Ли, — был биохимик, и довольно известный. Согласно официальной версии, он умер десять лет назад в Испании, в маленькой деревушке, где провел последние годы жизни. Но у меня есть основания думать, что он вовсе не умирал и, вполне возможно, жив-живехонек до сих пор…
— Прячется? — предположил сенатор.
— Не исключено. Хотя, с другой стороны, зачем ему прятаться? Репутация у него была безупречная.
— Тогда почему вы сомневаетесь, что он умер?
— Потому что нет свидетельства о смерти. И он далеко не единственный, кто ухитрился умереть без свидетельства.
— Мм? — отозвался сенатор.
— Гэллоуэй, антрополог, скончался пять лет назад. Свидетельства нет. Гендерсон, знаток сельского хозяйства, умер шесть лет назад. Свидетельства опять-таки нет. Могу перечислить еще добрую дюжину подобных случаев — и, вероятно, есть множество других, до которых я не докопался.
— А есть между ними что-нибудь общее? — осведомился сенатор. — Что-то связывало этих людей между собой?
— Одно-единственное. Всем им продлевали жизнь, хотя бы однажды.
— Вот оно что, — отозвался сенатор. Чтобы руки не выдали предательской дрожи, он сжал подлокотники до боли в пальцах. — Интересно. Весьма интересно.
— Понимаю, что как должностное лицо вы не вправе мне ничего сообщить, но не могли бы вы поделиться со мной какой-нибудь догадкой, соображениями не для протокола? Естественно, вы не разрешите мне сослаться на вас, но дайте мне ключ, помогите хотя бы намеком…
Он замолк, выжидая ответа.
— Вы обратились ко мне потому, что я был близок к Институту продления жизни?
Ли ответил кивком.
— Если об этом хоть кому-то что-то известно, то в первую очередь вам, сенатор. Вы возглавляли комиссию, где велись первоначальные слушания о продлении жизни. С тех пор вы занимали различные посты, связанные с той же проблемой. Только сегодня утром вы были у доктора Смита.
— Ничего я вам не скажу, — пробормотал сенатор. — Да я ничего толком и не знаю. Тут, понимаете, замешаны политические интересы…
— А я-то надеялся, что вы поможете мне.
— Не могу, — признался сенатор. — Вы, конечно, ни за что не поверите, но мне и вправду ничего не известно. — Помолчав немного, он спросил: — Вы говорите, что всем, кого вы упомянули, продлевали жизнь. Разумеется, вы проверяли — возобновлялись ли ходатайства о продлении?
— Проверял. Не возобновлялись ни для кого, — по крайней мере, это нигде не зафиксировано. Некоторые из этих людей приближались к своему смертному часу и действительно могли к настоящему времени умереть, только я очень сомневаюсь, что смерть настигла их там и тогда, где и когда это якобы произошло.
— Интересно, — повторил сенатор. — И, несомненно, весьма таинственно.
Ли, намеренно меняя тему, показал на шахматную доску.
— Вы хорошо играете, сенатор? Сенатор покачал головой.
— Игра мне нравится, вот и балуюсь иногда. Она привлекает меня своей логикой и своей этикой. Играя в шахматы, вы волей-неволей становитесь джентльменом. Соблюдаете определенные правила поведения.
— Как и в жизни, сенатор?
— Как должно бы быть и в жизни. Когда положение безнадежно, вы сдаетесь. Вы не заставляете противника играть до унизительного для вас обоих конца. Так требует этика. Когда выигрыша нет, но и резервы защиты не исчерпаны, вы продолжаете бороться за ничью. Так требует логика.
Ли засмеялся, пожалуй, чуть-чуть натянуто.
— Вы и в жизни придерживаетесь таких же правил, сенатор?
— Стараюсь по мере сил, — ответил сенатор с напускным смирением.
Ли поднялся на ноги.
— Мне надо идти, сенатор.
— Посидите еще, выпейте рюмочку. Репортер отказался.
— Спасибо, меня ждет работа.
— Выходит, я должен вам выпивку, — заметил сенатор. — Напомните мне об этом при случае.
Когда Ли ушел, сенатор Гомер Леонард долго сидел в кресле, будто оцепенев. Потом протянул руку, хотел сделать ход конем, но пальцы дрожали так, что он выронил фигуру и она со стуком покатилась по доске.
Каждый, кто добьется продления своей жизни нелегальными или полулегальными методами, без надлежащих рекомендаций, утвержденных установленным порядком в соответствии с законной процедурой, подлежит фактическому отчуждению от человечества. Как только его виновность будет доказана, это должно быть оглашено всеми доступными людям средствами по всей Земле до самых дальних ее уголков, чтобы каждый человек Земли мог без труда опознать виновного. В целях большей точности и безошибочности подобного опознания виновный приговаривается к пожизненному ношению позорного жетона, публично оглашающего его вину и заметного на значительном расстоянии. Нельзя отказать виновному в удовлетворении основных жизненных потребностей, как-то: в пище, одежде, скромном жилище и медицинской помощи, однако ему воспрещается пользоваться в какой бы то ни было форме иными достижениями цивилизации. Виновному не разрешается делать приобретения, превышающие минимальные требования сохранения жизни, здоровья и благопристойности; он не допускается к участию в любых предпринимаемых людьми начинаниях и учреждаемых ими объединениях; он лишается права пользования услугами библиотек, лекционных залов, увеселительных и прочих заведений, как общественных, так и частных, действующих ради просвещения, отдыха или развлечения других людей. В равной степени воспрещается всем жителям Земли, во избежание сурового наказания, сознательно вступать с виновным в беседу или какие-либо иные отношения, принятые между людьми. Виновному дозволяется прожить незаконно продленную жизнь до ее естественного завершения в рамках человеческого общества, но с лишением фактически всех прав и обязанностей, общих для человеческих существ. И все перечисленные выше санкции в полной мере налагаются на пособника или пособников, которые с сознательно обдуманным намерением так или иначе помогли виновному добиться продления своей жизни иными, нежели законные, средствами.
