Казалось, прошла целая вечность до того момента, когда Лит Ахн наконец поднял голову от стола и заметил присутствие Шейна.
– Можешь идти,- сказал он. Не успели эти слова слететь с губ, как взгляд его вернулся к настольному экрану.
Шейн повернулся и вышел.
Он пошел обратно по длинному коридору, мимо офи-цера-алаага, все так же сидящего за стойкой дежурного, и скоро подошел к двери своей ячейки. Открыв наконец дверь, он увидел человеческую фигуру в единственном кресле у узкой кровати. Это была одна из переводчиц, молодая женщина с темными волосами, Сильви Онджин.
– Мне сказали, ты вернулся,- были первые ее слова. Он заставил себя улыбнуться. Не имеет значения, как она узнала об этом. Среди всех людей в Доме Оружия действовала система сообщений с помощью сигналов, причем независимо от того, были ли передающий и принимающий информацию в хороших отношениях. Как можно больше знать о деятельности как алаагов, так и людей - чтобы использовать это на благо всех людей в Доме.
Возможно, весть о его возвращении была передана через цепочку внутренней охраны, либо прямо в Корпус переводчиков, или через одну из других групп специалистов-людей, которыми персонально владел и пользовался Первый Капитан.
А имело значение то, что сейчас совсем не тот момент, когда он хотел бы видеть ее - или любого другого. Потребность в уединении была настолько велика, что он чувствовал, что готов взорваться, не останься он в одиночестве. Но не мог он так вот легко попросить женщину уйти.
Поскольку люди в пользовании Лит Ахна были отобранными животными хорошего качества, то им разрешалось общаться и даже спариваться и по желанию иметь потомство. Но только Внутренняя охрана приветствовала идею сделаться родителями в этих условиях. Ни один из переводчиков не имел желания увековечивать свой род в качестве рабов пришельцев. Но все же сильное физическое и эмоциональное влечение притягивало людей друг к другу.
Сильви Онджин и Шейн были как раз такой парой. Они не испытывали друг к другу настоящей страсти или любви в обычном смысле слова. Они лишь считали друг друга более совместимыми по сравнению с другими представителями противоположного пола из Дома Оружия. В том мире, который существовал до прихода алаагов, думал теперь Шейн, доведись им встретиться, они бы расстались почти сразу без большого желания увидеться вновь. Но в таком месте, как нынешнее, они инстинктивно льнули друг к другу.
Однако мысль о присутствии Сильви сейчас, когда в голове все бурлило и эмоции захлестывали, была выше его сил. В лучшем случае все это напоминало спектакль, в котором они вместе участвовали, некое притворство, приподнимавшее для обоих серое, хрупкое и неустойчивое существование над миром чужаков, бестрепетной рукой направлявших ход их жизней и каждодневные деяния. Притом теперь, после встречи Шейна с другой молодой женщиной по имени Мария, что-то в Сильви почти отталкивало его - так прирученное животное проигрывает в сравнении с диким, но свободным.
Узкое лицо Сильви доверительно улыбнулось ему в ответ. Ее улыбка была лучшей ее чертой, а в доалаагские времена она могла бы подчеркнуть другие свои сильные стороны косметикой и сделаться привлекательной, если не соблазнительной. Однако пришельцы отождествляли губную помаду и другие косметические средства с неопрятностью, которую они непреклонно искореняли во всех подвластных им мирах. Для любого алаага женщина с косметикой была женщиной с запачканным лицом. Обычные люди в частной жизни могли дать себе волю в подобных вещах, но не те служащие, которых алааги видели ежедневно.
Итак, не тронутое косметикой лицо Сильви выглядело совершенно бледным в обрамлении коротко подстриженных темных волос. Это было лицо с мелкими чертами. Росту в ней было метр пятьдесят четыре сантиметра (чуть больше пяти футов, автоматически прикинул Шейн в уме), узкая кость, даже для такого роста. Фигура ее не была ничем примечательна, но совсем недурна для женщины двадцати с небольшим лет. Как и Шейн, она заканчивала университет, когда на Землю высадились алааги.
Она сидела со скрещенными ногами, и юбка черного выходного платья из тафты слегка задралась, обнажив колени. На коленях у нее лежал тяжелый на вид цилиндрический предмет длиной около десяти дюймов, завернутый в белую канцелярскую бумагу и обвязанный вокруг горлышка узкой полоской той же бумаги, которая была выкрашена в красный цвет, вероятно, каким-то домашним средством, ибо вещь вроде красной ленты не была тем предметом, который алааги разрешили бы к производству.
– Счастливого возвращения! - Она протянула ему сверток.
Он автоматически сделал шаг вперед и взял сверток, заставляя себя улыбнуться в ответ. Через бумагу он чувствовал, что это полная бутылка чего-то. Он почти не пил, как она знала,- слишком велика была опасность совершения ошибки на глазах хозяев в случае неожиданного вызова на работу,- но это был едва не единственный подарок, который можно вручать друг другу. Он взял его, понимая всю очевидную фальшь своей улыбки. Между ними по-прежнему стоял образ Марии, но потом вдруг он пропал, и Шейн увидел Сильви, как будто неожиданно смывшую с себя все наносное, представшую перед ним в обнаженности всех своих надежд, а также страхов, которые она стремилась победить.
Сердце в нем забилось сильнее. Ощущение было физическим, сродни осязаемому движению в груди. Впервые он ясно увидел ее и понял, что никогда не предаст ее, не откажется помочь в этот или другой схожий момент. Несмотря на то что между ними не было и тени настоящей любви, он чувствовал, что его улыбка при взгляде на нее становится более искренней и нежной; и ощущал - не истинную любовь, которой жаждала она, и даже не притворство, с которым примирилась бы, а привязанность одного человека к другому в этом чуждом месте.
Не понимая причин, но инстинктивно принимая нахлынувшие на него эмоции, она резко поднялась и бросилась в его объятия; на него сильной волной нахлынула нежность, ни разу не испытанная за долгие месяцы в Доме Оружия и заставившая его крепко прижать ее к себе.
Позже, в темноте, лежа на спине рядом с безмятежно спящей хрупкой Сильви, он вдруг ощутил неожиданный прилив одиночества и пустоты, грозивший затопить его.
Его отец и мать умерли, когда он был таким маленьким, что едва помнил их. Потом его воспитывали обеспеченные тетя и дядя; они давали ему все необходимое в материальном и социальном плане, но не пытались скрыть того, что считали его воспитание скорее своим долгом, нежели питали любовь к нему. Будь у них выбор, они предпочли бы не обременять себя детьми.
Он с облегчением покинул их, как только смог поступить в колледж; но ему никак не удавалось отделаться от чувства, что для него нет настоящего места среди людей. В глубине души он завидовал способности Сильви находить удовлетворение и облегчение в их кратких встречах. Если не считать минутного забвения мира, в котором он был пленником, и редкого всплеска эмоций, как в тот момент, когда он увидал всю обнаженность ее надежд и страхов, им опять завладело чувство собственной никчемности.
