Несколько минут назад, распахнув дверцы, замерли трамваи и троллейбусы. Остановились автобусы. Перестали работать станки на фабриках и заводах. Остановились сами заводы. Все системы контроля и управления оказались без тока. Катастрофа подкралась тихо, без шума взрывов, пожаров, без массовой гибели людей. Постепенно и незаметно сгущались тени, солнце уходило за горизонт, исчез кровавый отсвет заката, на смену ему изо всех подворотен поползли серые сумерки.
Привычный свет городских фонарей уже не мог остановить их. Глаза города, казалось, потухли навсегда.
Время будто остановилось и стремительно понеслось вспять, в ту огромную мрачную пропасть, из которой с таким трудом выбрались люди сотни лет назад, шаг за шагом создавая бесчисленные умные машины, взявшие на себя львиную долю тяжелого, изнурительного труда…
Осторожный стук в дверь заставил Гвельтова вздрогнуть и отпрянуть от окна. «Те, кто могут взломать дверь, вряд ли станут в нее так стучать», — подумал он и прошел в прихожую. В дверях стоял человек в изодранном, залитом кровью костюме. Из рассеченной брови все еще капала кровь. Наверно, поэтому Гвельтов не сразу узнал его.
— Вам бы не мешало умыться… — Гвельтов посторонился, пропуская Лонгара в коридор. — За вами никто не шел?
— Полицейский грузовик, в котором меня везли, разбился. В городе порядочная паника. Им сейчас не до нас. Видел бы ты, что творится на улицах. Не думал, что застану тебя здесь… Мне просто некуда было идти, дома… Они убили Весту. — Лонгар видел, как побледнел Гвельтов, и был ему благодарен за то, что он молчал. — Что-то мы должны сделать, старина… У меня такое ощущение, что именно сейчас мы можем кое-что сделать. Колонию бомбили. Город под энергетическим колпаком. Я тут кое-что прикинул… В камере неплохо думается, знаешь… У тебя найдется листок бумаги?
Гвельтов поспешно протянул Лонгару стопку бумаги.
— Интенсивность энергии, выделяемой колонией, целиком зависит от внешнего воздействия. Это мы установили на тех последних пробах, которые мы с тобой добыли со дна залива. А дальше получается вот что…
Корявые неровные строчки расчетов ложились на измятый лист. Лонгару казалось, что впервые за то время, что он вернул морю Весту, он делал нечто приближающее его к ней… В глубинах сознания отчетливо тлела мысль, что ничего еще не кончилось, что они только теперь выходят на едва заметную тропинку, ведущую сквозь колючие заросли…
Наконец Гвельтов прочитал и осмыслил последнюю формулу, которая неизбежно следовала из расчетов.
— Вы хотите сказать, что разрастание поля — это естественная защитная реакция на бомбардировку, которой их подвергли? И не было с их стороны никаких целенаправленных действий?
— В том-то и дело… Но это еще не все. Отсюда следует, что, как только продукты, вызвавшие защитную реакцию, будут переработаны, поле исчезнет, исчезнет само собой, без всяких усилий с нашей стороны. У меня не было точных исходных данных. Я не знаю вес ядовитых веществ, попавших в колонию после гибели бомбардировщика, но даже приблизительные грубые подсчеты говорят, что поле скоро исчезнет! Но это еще не все… Отсюда неизбежно следует, что полем можно искусственно управлять! Если на колонию в определенном месте и с определенной интенсивностью воздействовать, поле может изменить конфигурацию, расширить свои границы…
Несколько минут Гвельтов молчал, осмысливая то, что я только что сказал. Не нужно было ничего добавлять, разжевывать, объяснять. Он понимал все с полуслова.
— Это дает нам шанс… Реальный шанс. Но одному мне не справится.
— Мы вместе начинали эту работу, шеф, вместе и доведем ее до конца.
Впервые за все эти долгие страшные дни появилась надежда. Впечатление было такое, словно кто-то приостановил уже начавшую движение лавину. Глек отчетливо слышал, как тикают часы, отсчитывая вырванные драгоценные секунды… Друга — вот чего ему не хватало все эти долгие трудные дни. Настоящего друга.
Стена возле дивана исчезла, как в том, самом первом, сне. За ней по-прежнему ворочалось что-то огромное и живое с темными точками огней в глубине. Не было только Весты. Лишь голос, ее голос, шел из этой открывшейся передо мной непроницаемой черной бездны.
— Ты спишь, милый? Можно, я немного побуду с тобой?
— Я не вижу тебя! Где ты?
— Меня нельзя увидеть, но я здесь, с тобой. Ты все время думаешь обо мне, и вот я пришла…
— Я хочу тебя видеть.
Ответом мне было молчание, только огни мерцали в темной глубине, как яркие южные звезды.
Заседание чрезвычайного правительственного комитета открыл сам премьер-министр.
— Сегодня, господа, нам предстоит обсудить один необычный документ. Я должен сообщить, что нашей стране предъявлено нечто вроде ультиматума.
— Ультиматум? — Министр вооруженных сил сделал вид, будто он не расслышал.
— Именно. От нас требуют совершенно определенных действий, изложенных вот в этом документе. Нам предлагают принять закон, предусматривающий уменьшение сборов и выделение всех наших промышленных отходов примерно на шестьдесят процентов. Это потребует больших капиталовложений и некоторого замедления в развитии нашей экономики. Как следствие этого неизбежна инфляция, возможна даже биржевая паника, Нам следует разработать меры, способные ослабить эти нежелательные явления…
— Вы говорите так, словно ультиматум уже принят. — Министр обороны второй раз прервал выступление премьера, но в своем кругу они не соблюдали субординацию. В комитет входили пять человек, в руках которых была сосредоточена вся фактическая власть в стране.
— И нельзя ли уточнить, от кого, собственно, исходит требование: не хотите же вы сказать, что эта портовая медуза научилась писать ультиматумы? — спросил высокий элегантный человек, одетый в модный костюм с фиолетовой искрой, и с глубокими залысинами на покатом лбу. В правительстве он не занимал официального поста. Тем не менее именно от него премьер-министр ожидал самых больших неприятностей. Лей-Дин представлял здесь совет директоров крупнейшего концерна, негласно контролировавшего всю промышленность страны.
— Нет. Ультиматум еще не принят. Но я полагаю, что, ознакомившись со всеми обстоятельствами дела, наш комитет рекомендует правительству принять новый закон. Что же касается требований, то они вполне конкретны и исходят от определенного лица, которому поручено вести переговоры с нами.
За столом возникло движение. Члены комитета недоуменно переглядывались, пожимали плечами. Только Лей-Дин сохранил ледяное спокойствие.
