Лысый Жрец в похищенном из музея пурпурном одеянии сидел в древнем кресле из когда-то росших здесь деревьев. Оно осталось от изгнанного Урун-Буруном Лжежреца.
Над креслом виднелось плохо замазанное грязной краской изображение какого-то «святого поборника» лжерелигии «Креста и Добра». Там и тут из-под неряшливых мазков выступали то часть Руки, то седая борода, то умный, проницательный глаз, как бы сверлящий ползущее по полу пресмыкающееся.
— Говорит ничтожный. Да-да ему! — услышал повеление маленький соглядатай. Он понял, что дополз до кресла Жреца, и униженно заговорил:
— Друг Божества — всезнающий! Да-да ему! Награда слуге. Да-да ничтожному! Жуткая синяя сельва. Да-да туда! Преступные предки. Да-да там! Беглый бурундец, порочная вешнянка. Да-да там! Урун-Бурун. Да-да там! Всё ничтожный. Да-да ему!
Жрец не удостоил взглядом маленького человека. Да тот все равно не увидел бы этого, услышал лишь презрительные слова:
— Великий вождь.Да-да ему! Милость Божества. Возводит в сан «отца- свежевателя».Да-да ничтожного. Потерять острый нож. Нет-нет «отцу- свежевателю». Снять кожу. Ободранный не живой. Нет-нет ничтожному.
Новый «отец-свежеватель» стал холоднее камня под ногами. Никогда ему не приходилось орудовать так острым ножом. Мало кто сумеет выполнить такое «гуманное» поручение Жреца. Оставить людей без кожи в живых! Неслыханно! Однако награжденный жрец с малых лет был беспринципным лжецом. Не задумываясь, он принялся бессовестно лгать, будто в юности свежевал живых крыс, отпускал их голыми на волю, и те убегали. И будто набивал их шкурки синей травой и подсовывал любителям лакомств, а потом торжествовал при виде их ярости.
В ответ Жрец торжественно объявил, что за внушенную свыше мудрость сам великий вождь наградит «отца-свежевателя».
Маленький человечек, благоговейно пятясь, выполз из притвора. Снаружи ему сразу же вручили острый нож, потеря которого грозила ему гибелью, так же как и неумение пользоваться им. То ли с радости, то ли со страху решил он напиться сока синей травы допьяна, с опаской унося с собой нож в нарядных ножнах.
Жрец услышал движение в соседнем главном зале былого храма и, почтительно горбясь, поспешил туда — предстать перед Урун-Буруном.
Вождь сидел в золоченом кресле под высоким, разрисованным когда-то под звездное небо, куполом. При виде Жреца он поморщился, а тот, сгибаясь в поклоне, торжественно объявил, что острый нож нового «отца-свежевателя» принесет великому вождю небывалую славу в веках.
— Прятать острый нож. Нет-нет «свежевателю»-палачу, — оборвал Урун-Бурун. И унизил Жреца, заявив, будто сам общается с Божеством и получил знак свыше: число «семь» священно, а преступных предков семеро; поэтому суд вынесет приговор: отрубить им всем головы и водрузить их на семи столбах посреди площади Синей травы на семь лет!
Однако хитрый Жрец не растерялся и загадочно сообщил вождю, что бурундцы могут много дольше наслаждаться справедливым возмездием своего вождя, если пришельцев самих выставить на позорище у семи столбов.
Вождь усмехнулся и ехидно справился, не хочет ли Жрец, чтобы на площади Синей травы смердели разлагающиеся трупы? Или он собирается обрадовать бурундцев египетскими мумиями «ненавистных предков», пойманных в сельве?
Но у Жреца был припасен главный козырь. На площади следует выставить не трупы, а чучела преступных предков из набитой синей травой содранной с них кожи. И они смогут любоваться самими собой, пока не подохнут, а бурундцы — еще хоть семьдесят семь лет. Наказанные же преступные предки, погибнув без кожного покрова, перенесут те же страдания, что и оставленные из-за их преступлений без благостной защиты воздуха злосчастные потомки.
— Без благостной защиты воздуха? Нет-нет бурундцам? — пролаял вождь последние слова Жреца и в мысленном усилии наморщил низкий лоб. Потом начал «вещать», что якобы сам получил внушение свыше и оставит головы предков у них на плечах после суда на площади. И там сам объявит свое решение о судьбе преступников.
И вождь, еще более довольный собой, отпустил недоумевающего Жреца. Тот, снова почтительно горбясь, удалился в свой притвор, чтобы начать там «служение» Божеству в белом одеянии с длинной седой бородой, которое явится в тайный час к бурундцам, чтобы одарить их богатым «Добром». Эта «религиозная церемония» больше походила на языческое камлание с неистовым воем жрецов и плясками нагих женщин, в чем Жрец считал себя большим током.
Урун-Бурун заметил робко вошедшего бородача. Поднятой палкой он испрашивал разрешения говорить.
Приняв важный вид и развалившись на троне, вождь сделал ему знак.
— Беседа с великим вождем. Да-да, толстая женщина.
— Толстая? Да-да? — оживился Урун-Бурун. — Допускать к подножию трона. Да-да, толстую женщину.
Страж вышел и вернулся с матерью Анда, сразу исчезнув.
— Радость юного Ур-Бура. Да-да Урун-Буруну! — сказал вождь, поднимаясь навстречу вошедшей. — Позволь говорить с тобой в знак приятных воспоминаний на языке, который мы имеете изучали когда-то в Доме до неба.
— Как будет угодно Великому вождю,- потупила глаза Майда.
— Ну, полно, полно! Ведь говорит с тобой твой Ур-Бур, а не Урун-Бурун. Тем более что пленительная полнота Майды осталась прежней.- И он ласково похлопал ее по спине. А потом пожаловался, что шесть женских скелетов, обтянутых кожей, тщетно пытаются родить Урун-Буруну сына- одни никчемные дочери.
— Почему же никчемные? — смущенно спросила Майда.
— Передать власть над племенем бурундцев.Да-да, только сыну Урун-Буруна, — с особым значением по-современному пролаял вождь.
— По силам ли нашему Анду такая власть?- спросила мать Анда.
— Мать Анда обязана была воспитать для этого сына,- снова перейдя на книжный язык, но изъясняясь на нем довольно скверно, ответил Урун-Бурун. И добавил, как ему казалось, с изысканностью:- Недаром Урун-Бурун выполнял все просьбы матери Анда, как прежде пленять своя полнота.
Урун-Бурун красовался и перед былой возлюбленной, и, главное, опять перед самим собой; он гордился своей образованностью, своей способностью ценить истинную красоту.
Но Майда оценить всего этого никак не могла и лишь пробормотала, что полна благодарности к великому вождю за участие в судьбе их сына.
— А сейчас, что приводить Майда к Урун-Буруну? Опять сын?
— Да, сын, но совсем иных родителей.
— Какой еще сын? — раздраженно спросил вождь.
— Маленький мальчик, захваченный в сельве вместе со своими спутниками — живыми предками. Однако он не наш предок.
— Его постигать один участь всех рождаться в древности, — оборвал Майду Урун-Бурун.
