Наташка улыбнулась задорно и приветливо. Ей шло это имя и именно в такой форме: На-таш-ка. «Сестренка Наташка теперь первоклашка» — вспомнил я почему-то, хотя от первоклашки у нее ничего не было, кроме разве что редкой искренности во взгляде серых, почти круглых глаз. Была она не то, что некрасивой — почти страшненькой: волосы соломой, рот до ушей, но внутреннему обаянию это не мешало.
— Ну что ж, будем знакомы, Алена! — протянула руку жена. Представился и я.
— Здесь на нашей улице почти все дома пустые, — сообщила Наташка давно нам известное. — Вон этот, Лопухинский, самый лучший. Не пожалеете И мне веселей будет — а то даже поговорить не с кем.
— Так ты одна живешь? — поинтересовалась Алена.
— Ага. Папа с мамой уехали. Я их понимаю — им здесь грустно было…
— А ты что же? — я не скрыл улыбки. Наташка с каждой минутой нравилась мне все больше. Чем — я даже не объясню. Чистотой, что ли?
— Да так… Куда я денусь! — дернула Наташка худеньким плечиком.
Дом нам действительно понравился, но Петр Семенович нашим выбором, похоже, был удивлен, хотя опять-таки удивление свое скрывал, как мог. Так что ушел я от него с полным убеждением, что если в Ореховке происходит нечто сверхъестественное, мы залезли в самый эпицентр.
Останавливаться на подробностях нашего вселения не буду: ничего интересного в них нет. Загрузили вещи — кровать, столы, шкаф и стулья там остались от старых хозяев, не Бог весть какие, но пользоваться можно. Пока я осваивался на рабочем месте, Алена все прибирала, мыла и чистила, так что пришел я в дом на вид совершенно обжитой. Наша общительная соседка ей помогала и только обедать убежала к себе домой, сколько мы ее не упрашивали остаться. В ее отсутствие мы принялись делиться впечатлениями; рассказывал в основном я, но все пустяки. Об Ореховской тайне я ничего не узнал. Все словно сговорились пожимать плечами и разводить руками: «не знаем — не ведаем». А вот сам я стал свидетелем эпизода опять-таки почти из фильма ужасов. Во многих таких фильмах есть штамп с кошкой, шипящей перед дверью комнаты, в которой затаился монстр. Вот и я видел нечто подобное — за мной увязалась дворняжка и прошла почти половину поселка. Но стоило мне ступить на Вишневую, она заскулила, поджала хвост и бросилась от меня (или от этого места?) подальше.
Вечером мы вновь продолжили «рекогнисцировку» местности. Наташка охотно приняла на себя роль гида. Вскоре мы знали об Ореховке почти все, за исключением главного — в этом пункте и Наташка присоединилась к общему заговору молчания, ясно показывая нам при этом, что разговоры на эту тему ей неприятны.
Так мы дожили до первой ночовки. На новом месте я обычно сплю крепко, без фокусов, но тут бессонница посетила и меня; скорей всего от неприятных впечатлений. Я безуспешно старался уснуть, считал слонов, но все зря. Я очень хорошо понимал в этот момент Наташку, почему она так старалась зазвать нас в соседи. Уж если даже я чувствовал себя неуютно, то каково было ей? Как вообще родители решились оставить ее здесь одну? Найти бы их и потолковать как следует…
— Юрик, — услышал я вдруг испуганный голос Алены, (я и не знал, что она тоже не спала).
— Что случилось?
— Мне кажется… Кажется кто-то перелез через забор к нам во двор.
Я глянул в окно. Там ничего не было видно, кроме странно пляшущих по стеклу теней и одинокого фонаря. Потом посмотрел на Алену. Ее лицо было напряжено, губы беззвучно шевелились. В широко раскрытых глазах застыл страх.
— Успокойся… Тебе дать валерианки? — нарочно громко произнес я. Громкий голос обычно помогает рассеивать ночные страхи, но тут вышел сбой — громкость моя оказалась испуганной, как и Аленин шепот.
Я не видел ничего и ничего не знал, но все равно был охвачен какой-то тревогой, как очень давно в детстве, когда меня бросали одного в темной комнате. Усиленно подавляя свой страх, я заставил себя подойти к окну. Пляшущие тени и впрямь создавали иллюзию, что кто-то перелезает через забор в палисадник, но никак не может перелезть. Увидел я и «источник» этих теней — их отбрасывали ветки дальнего тополя, перекрывавшие фонарный свет. Я открыл было рот, чтобы успокоить Алену, но тут я заметил… не знаю, что это было: какая-то белая тень, облачко с человеческими очертаниями пересекло улицу и завернуло за угол дома с противоположной стороны. Я был готов поклясться, что видел сквозь него соседние заборы. И вместе с тем это было похоже на человека… потом я услышал глухой стук и вздрогнул, прежде чем понял, что стучит у меня в висках.
— Юрик, что там? — Алена дернулась и глаза ее раскрылись еще шире.
— Ничего… Это тени, просто тени от тополя. Завтра утром я тебе покажу.
Возвращаясь к кровати я старался, чтобы Алена не заметила моих рук. Впервые в жизни они дрожали…
Бессонная ночь сделала свое дело: наутро вид у нас был, как говорится, бледный, вдобавок у меня болела голова.
— А вы ночью не спали. — Вместо «с добрым утром» выпалила Наташка, возникая над соседним забором. — Зря!
— Жутковато тут у вас… — шевельнула бровью Алена.
— Да ну! Главное, ничего не бойтесь. Ничего с вами не случится.
— Наташенька, милая! — взмолился я, — если ты что-то знаешь, объясни нам! Что же тут творится по ночам?
— По ночам у нас все спят и вообще ничего не происходит. Как всюду. — Уверенно заявила она. Вот и весь сказ.
Был еще один не понравившийся мне эпизод. В правлении у стены валялся ватманский лист с отпечатками каблука.
— А это у вас тут что? — поднял я его с пола. Это была карта реки Соти, вся испещренная красными точками.
— Статистика несчастных случаев, — ответил Петр Семенович, — только можете ее сразу выбросить.
— Ничего себе… — Для указанных двух лет количество утопленников было великоватым даже для крупного курорта. — Что ж это за речка у вас такая?
— Речка как речка.
— Дно, что ли нехорошее? Или подводные течения?
— И дно нехорошее, и течения тоже, только все это не важно.
— Как же неважно? — я специально поддразнивал его в надежде, что он проговорится.
— А так. Купайтесь себе на здоровье, а на карту эту плюньте.
— У вас что, подозрение, что этих людей кто-то… скажем, помог утонуть?
Лицо Петра Семеновича приняло страдальческое выражение.
— Я вам сказал, плавайте, как хотите, и об этом не думайте!
— Но все же? — настаивал я.
— Если хотите, то можете считать, что так. Помогли.
— Петр Семенович, пожалуйста, скажите честно, что здесь происходит?
— Да ничего, — на Петра Семеновича было жалко смотреть, — сказано: не бойтесь!
