К тому моменту, когда наконец пришли за мной, я уже начал формулировать теорию о глубоком значении песни, которую, к счастью, так потом никогда и не закончил. Дверь распахнулась, и вежливый инспектор, который меня регистрировал, выкрикнул имя и ткнул в меня пальцем. Я встал и последовал за ним, вниз через холл в офис. За спиной захлопнулась дверь камеры.
Он указал мне на стул, предложил стакан воды; я чуть-чуть отхлебнул.
— Ну, — сказал инспектор, разглядывая свой безупречный маниюор и откидывая прямые серые волосы с веснушчатого лба, — у нас проблемы. Ваша подруга говорит, что не знает ничего о случившемся и отрицает, что хотя бы помнит о перестрелке. Может быть, вы можете пояснить, почему она делает такие глупые заявления.
— Хотелось бы, — ответил я. — Я даже не знал, что у нее с собой пистолет, не то что такой арсенал.
— Самое смешное, что она утверждает, будто тоже об этом не знала, — проговорил инспектор. От волнения он расправил на шее яркий красный галстук, наклонился ко мне, оперевшись локтями о колени, и пристально, как в кино, посмотрел мне в глаза.
— Я правда ничего не знаю.
— Что ж, допустим, я вам верю, потому что никогда не встречал двух людей, столь ошарашенных арестом, как вы и доктор Пердида. Но даже если я вам поверю… — В его тоне было что-то пугающее. — Давайте пройдемся по всем вопросам и с вами, доктор Перипат. Во-первых, знаете ли вы американскую эмигрантку, работающую в Отделе Политических Преступлений, по имени Билли Биард?
— О Господи, конечно, знаю! Как раз сегодня утром она напала на меня, избила, устроила допрос или как там это назвать, в моем собственном прыжковом катере, в бухте Сурабайо.
— А вы хотели отомстить?
— Что это за вопрос? — удивился я. — Она имеет какое-либо отношение к убитому мужчине?
Инспектор уставился на меня.
— Какому мужчине? Не могли же вы принять погибшую в «Любопытной обезьяне» за мужчину! Миниатюрная блондинка в узком черном платье? По удостоверению личности, найденному в сумочке, ее звали Билли Биард, — американская эмигрантка, двойное гражданство в Американском и Голландском Рейхах. У нас есть ее отпечатки пальцев и подтверждение их подлинности, полученное из Батавии.
— Этого не может быть. Я точно видел мужчину.
Инспектор покачал головой.
— Это можно выяснить. Вы можете спуститься со мной в морг и подтвердить, что мертвая женщина, которую мы доставили из «Любопытной обезьяны», является Билли Биард? Это очень важно.
— Конечно.
Морг появился в краткий период милосердия, когда в семидесятых годах двадцатого века монументализм Спира вскружил голову Императору, так что стали делать высокие сводчатые потолки, а в коридорах раздавалось эхо, как в фильмах «ужасов». Комната оказалась большой, ярко освещенной и с кондиционером. Инспектор и дежурный выкатили каталку из большой, в полный рост, холодильной камеры и откинули простыню: да, это была Билли Биард или по крайней мере очень похожая на нее женщина, потому что лицо было сильно изуродовано сквозной раной около рта, о чем я и сообщил инспектору.
Раны были в тех же местах, что и у неизвестного немца, о котором я рассказывал.
— Это тело мы привезли из «Любопытной обезьяны».
Мы еще не нашли пули, так что не можем пока провести экспертизу, но по характеру ран можно утверждать, что они нанесены выстрелами из крупнокалиберного пистолета с расстояния в несколько метров. Именно такой пистолет с отпечатками пальцев правой руки Хелен Пердида был найден на вашем столе. Мы сейчас делаем ее парафиновые отпечатки, но я уверен, что отпечатки совпадут, и мы получим подтверждение, что стреляла именно она.
— Это она — я слышал все четыре выстрела и видел последний. — Возможно, я был слишком наивен, но единственно верным было говорить чистую правду до тех пор, пока кто-нибудь не объяснит мне суть происходящего. Я уставился на истерзанное тело.
— Но человек, который вошел и стал стрелять в меня, был мужчина, полный, в красных шортах и грязно-белой гавайской рубашке, вот такого роста…
В комнате потемнело, стало тяжело дышать, я внезапно увидел огни на потолке, почувствовал удар по затылку и понял, что должно быть, я упал и стукнулся головой об пол.
Очнувшись, я сперва решил, что нахожусь дома в кровати и что ничего не произошло. Однако кровать была слишком узкой и неудобной, чтобы быть моей, а когда я сел, то обнаружил на себе ту же одежду, в которой был вечером. Зажегся свет, и я понял, что лежу на раскладушке в маленькой комнатке, где еще стояли стол и два стула. В дверном проеме показался инспектор: именно он и включил свет. Я подумал: «Вот и помечтал».
Инспектор сказал:
— У нас тут точно проблема. Вам лучше? Какова бы ни была правда, я уверен, что вы испытали несколько неприятных потрясений. — С этими словами он протянул мне стакан воды и добавил:
— Если это поможет, то можно дать вам стимулятор или транквилизатор.
— Не думаю, что хотел бы принимать лекарство, — ответил я. — Не желаю, чтобы мои мозги отключались из-за чего бы то ни было, кроме старой доброй реальности, какой бы она ни была.
— Думаю, что понял вас. Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы я мог дальше задавать вам вопросы?
— Да… Нет… Не знаю. Наверное, стоит попробовать, и тогда станет ясно.
— Он кивнул, придвинул стул поближе к моей койке и сел как раньше, оперевшись локтями в колени.
— Сидите как сейчас, и если вы опять отключитесь, нам не придется перетаскивать вас. Так вот, мы опросили вас обоих, каждого в отдельности, и на данный момент я могу лишь сказать, что если это алиби, то лучшее, которое мне приходилось встречать, а если нет, то я не знаю, что происходит. Теперь расскажите мне, что произошло в тот день.
Я рассказал, начиная с пробуждения утром и не пропустив ни секунды: Ифвин не просил меня держать язык за зубами, и к тому же я не мог отделаться от мысли, что моя новая работа имеет ко всему этому непосредственное отношение. Более того, я не очень-то симпатизировал Ифвину и ничем не был ему обязан.
Когда я закончил рассказ, инспектор вздохнул и сказал:
— — Что ж, ваша история совпадает с тем, что нам сообщила доктор Пердида. Мы выявили довольно много аномалий, подтверждающих ваши слова. Я не имею права рассказать вам о них подробнее, ибо наши обвинители хотели бы попридержать эти данные на крайний случай.
Это означает, что я вынужден, с большой неохотой, сделать вывод, что вы, возможно, говорите правду, какой вы ее себе представляете. Но сейчас мы должны учитывать ту версию, которую вы знаете и в которую верите. — Он вздохнул. — Быть мишенью — не уголовное преступление, хотя обычно это очень подозрительно. И Кохинхина признает право на убийство в целях самообороны.
