Капитан осклабился, все так же постукивая ладошкой отвернулся.
"Ничего-ничего, куда ж ты денешься — насекомое".
— Если хотите, могу дать вам несколько советов, — сказал Константин.
— Разочарован, я был о вас лучшего мнения.
— Простите, не хотелось разрушать ваше идеалистическое представление о человечестве. Доверчивость делает вас ранимым. — Он поднялся с кресла, уперся кулаками в стол. — С правого борта шлюпки без цепей. В первых двух под брезентом консервы, галеты, баки с водой. Вы приказали?
Фимион показал жестом, чтобы Константин сел.
— Видите Константин, и клопы хотят жить. Вы мне чем-то симпатичны, поэтому буду откровенен. Таких как вы, перед тем как повесить, пытал бы публично с пристрастием… Слишком хорошо адаптируетесь. Глядя на вас слабые умы начинают сомневаться в полной непригодности этого мира. Появляются надежды, свет какой-то мерещится. Зачем? Я-то знаю, в этом тухлом киселе рыбки не словить. Мда… Если даже вы сдались… Впрочем, может ошибаюсь и для вас на этой прямой есть отрезок для подвига, а? Признаюсь: и во мне еще живы идеалы юности, мечты о приключениях, жажда справедливости, смысла…
— Не думаю.
— Правильно делаете… Я был из тех детишек, которые перед тем, как попросить, покататься на лошадке, сначала спросят, сколько у нее зубов. Чего же вы хотите? Учтите, больше половины все равно не дам.
— Мне это не нужно. Не переживайте. Появится рука, которая вытянет. На этом корабле столько везучих людей — ее не может ни быть.
— Вы, эта рука.
— Сомневаюсь.
— Вы хотели дать мне какой-то совет?
— Да, вы знаете какие-нибудь молитвы?
Солнце садилось. Почти все небо было затянуто облаками, и только там, на краю земли, ему оставили немного места. Попутный ветер раздувал паруса. Если не переменится, завтра будет солнечный день, а под вечер опять тучи. Но уже не такие, как сегодня. Таких раньше не было, и потом вряд ли увидит. Белые, прочерченные розовыми линиями, так напоминали чьи-то лица, и одно он узнал точно, и стало грустно, в груди что-то сжалось, по телу прошла дрожь. Константин оглянулся, и увидел Макса. Тот не спеша подошел, и встал рядом.
— Я знаю, — сказал он Максу.
— Только что. Он звал Вас. Я не знал где вы, думал, еще у капитана.
— А Лем как?
— Думаю у него чума. Температура, озноб, рвота. Очень похоже.
— Это не чума, он поправится.
— Это она, бубонная чума. Тут кругом крысы. Этот корабль проклят.
— Его укусила крыса?
— Нет.
— Тогда не говори ерунды. Какая взаимосвязь?
— Есть взаимосвязь.
Константин склонился над бортом, как Макс, тоже стал разглядывать возникающие из под кормы водовороты.
— Ты стал спорить со мной.
— Столько ребят погибло, капитан, — сказал еле слышно. — Никто ведь кроме нас… никто. Вот и Чира не стало. А "старшие" все живы… Все… И где справедливость?
— Где справедливость, — повторил Константин, посмотрел на Макса. — Думаю, утром, мы недосчитаемся половины шлюпок… Бери Лемма, дуй с ними.
Несколько минут они молчали. Картограф достал трубку. После месячного перерыва курить хотелось еще больше.
— Без вас не поплывем, — услышал он наконец. Ждал этого ответа. — Я-то уж точно… да и Лем откажется.
Кто-то стуча каблуками приблизился сзади, остановился в нескольких метрах.
— Я знал, что ты придешь, — сказал Константин не оглядываясь, потом обратился к Максу: — Оставь нас.
Когда матрос ушел, Эд Женьо стал на его место.
— Я вот шел сюда сейчас, — говорил капитан цесариуса, — а вот там, возле рубки дрались матросы. Сначала кричали невразумительное, а потом кинулись рвать друг-друга. Одного, даже зарезали… кишки из брюха… могу показать. Не думаю, что скоро уберут. Пьяное, злое, бесконтрольное быдло. И вот я подумал… подумал, это то, чего ты всегда хотел. Никакого контроля. Хаос. Анархия. И кишки на палубе. Должно быть ты счастлив.
Константин стал ближе к Эдду, наклонился так близко, что тот почувствовал теплое дыхание на щеке.
— Ты пришел за протоколом дневного учета.
— Я пришел, потому, что между нами остались недосказанности. Пришел, потому что… не было никакого обвинительного акта, понимаешь? А если бы и был, то вот видишь, — Он распахнул китель, вытащил из-за пояса перевязанную тесемкой бумажную папку и с натугой принялся рвать ее на клочки. — Вот, видишь… видишь… вот… вот… и вот так… — Бросил их за борт.
— Я и рад бы, — прошептал Константин, — но не могу поступиться принципами. Принципы это фундамент, на котором зиждется громада законодательно исполнительной вертикали.
— Это так, конечно… вот только… не мог ты быть капитаном "Неустрашимого". Пока ты картограф, во всяком случае. А от пятнадцатого апреля, первым кабинетом кадрового министерства, ты назначен старшим картографом на торговую шхуну "Цесарриус". И тебя никто не увольнял.
— Чего ж так волнуешься тогда?
— Не за себя я волнуюсь, Костя. За тебя. Мы друзьями были, когда-то. Я об этом не забывал. Если комиссия обвинит тебя в подлоге… Начнутся разбирательства: как велся учет, порядок вступления в должности… даже я не смогу помочь.
— Спасибо. Тронут. А теперь уходи, я не хочу тебя видеть.
— Отдай протокол.
Константин отодвинулся, отвернувшись от Эдда произнес:
— Ты прав, я не имел права занимать две должности.
— Вот видишь. И все-таки, где он?
Сплюнул: — Тьфу ты, да выбросил я его давно.
Женьо задумался, через несколько минут произнеся еле слышное: "Увы, ошибки тебя не учат. Человек "завтра", это не ты", ушел, но перед тем, как скрыться за углом метеорологической лаборатории, остановился, крикнул: — Ты знаешь, говорят, у них тут тоже вроде как пожар!
Константин утвердительно покачал головой.
"Я даже знаю, кто этот пожар будет тушить".
В полночь Константин позвал Макса в свою каюта. Лем тоже пришел, ему уже лучше. Картограф был прав, это не чума.
Как и просил, матросы принесли бортовые журналы, посуточные отчеты, список и анкеты всех членов команды. Разложили карту и картограф быстро вычислил место положение "Императора". Хронометрические наблюдения сделал еще в обед, так что долгота уже была, широту вычислил по меридиональной высоте. Солнце в этот день запаздывало на минуту тридцать секунд и наверстывало со скоростью четырнадцать и семьдесят сотых секунды в час. Эти цифры он знал по памяти.
Матросы молча наблюдали как Константин кромсает карту сплошными жирными и тонкими пунктирными линиями. По бокам размещались цифры, формулы, и видимо, имеющие какой-то смысл, знаки. Скоро в дверь каюты постучали. Пришел капитан, Фимион Шилба. С ним был корабельный учетчик. Капитан называл его медузой. Производная от имени Медиоз. Фамилия учетчика была…
