– Если он пробудет у нас так долго, – напомнила ему Алис.
– Верно, ничто не помешает ему улететь через день-другой. И в таком случае нам хватит материала на годы, чтобы спорить и доказывать свои версии, любые предположения, любые идеи за счет наших ошибок. Насчет того, как действительно нужно было его встретить. Надеюсь, он пробудет здесь достаточно долго и нам все же удастся что-нибудь выяснить.
– Чего я боюсь, так это того, что он останется у нас слишком долго, – задумчиво сказала Алис, – и мы начнем сердиться. За наши драгоценные срубленные деревья или за что-то другое. Дэйв, нам нельзя позволить, чтобы возникла ненависть к пришельцу. Нельзя позволить попасть во власть слепой ненависти. Можно не любить его, но нужно уважать, как любую форму жизни.
– Ну-ну, – сказал Портер, – слышу речь не профана, а истинного студента-антрополога.
– Можешь смеяться, если хочешь, – сказала Алис, – но так должно быть, если мы хотим добра. Вероятно, во вселенной есть и другие формы жизни, а если есть жизнь, то неизбежно должен существовать и разум. Но очень маловероятно, что разум имеется в избытке у разных жизненных форм…
– Мы даже не знаем, живая эта штука или нет, не говоря уж о разуме.
– Она должна быть разумной. Пришелец опустился на дорогу. Он выбрал оптимальную площадку для посадки. Он срезает деревья и извлекает из них целлюлозу. Уже одно это говорит о каком-то разумном направлении действий.
– Запрограммированная машина…
– Я не могу это принять, – категорически заявила Алис. – Тогда программа должна гибко реагировать на миллионы ситуаций и различных обстановок. Сомневаюсь, что это возможно. Когда пришелец совершил посадку, он ведь мог и понятия не иметь, на какой планете находится. И даже если это машина, то где-то должен существовать и разум, вложивший программу в эту машину.
– Понимаю, но так можно рассуждать бесконечно долго. Получается замкнутый круг.
– Можно сделать боковой отвод, – возразила Алис, – но в любом случае мы имеем дело с результатами разумной деятельности. Конечно, мы не можем принять идею, что это живое существо. Такая черная угловатая штука, похожая на ящик, говорим мы, не может быть живой. Ничего подобного нет на Земле, значит, пришелец должен быть машиной. Но это нелогично. Вторая причина – пришелец производит целлюлозу. Зачем? Нам целлюлоза необходима, чтобы делать бумагу и другие материалы. А ему зачем? Похоже, бумагу он делать не собирается. С нашей точки зрения, все это совершенно бессмысленно. И никто не подумал, что для него целлюлоза может быть сокровищем, а деревья – манной небесной. Вроде золота и бриллиантов для нас. Может быть, он преодолел многие световые годы, пока не наткнулся на планету, где существует целлюлоза. Вряд ли в Галактике есть много планет, где растут деревья и подобные им растения. У меня ужасное предчувствие, – расширив глаза, продолжала Алис, – что мы приближаемся к какому-то конкретному заключению.
– Да, это так.
– Параллель из нашей истории, которая может нас кое-чему научить. С неба падает какая-то штука, начинает брать все, что ей хочется, и совершенно игнорирует нас. То же самое сделали белые люди, придя в Америку, в Африку или куда-то еще, куда они направлялись для завоевания новых земель. Мы были такими же самодовольными, такими же уверенными в своем праве делать все, что захочется.
– Боюсь, – грустно сказал Портер, – что другие могут сделать такой же вывод. Ты первая, но будут и другие. Индейцы, например.
– Коренные американцы, – поправила его Алис.
– Будь по-твоему, пускай коренные американцы.
– И вот еще что, – сказала она. – Нужно приложить максимум усилий, чтобы все же найти способ коммуникации с пришельцем. Может быть, что-то такое, о чем мы никогда не думали. Даже такой концепции не создали. Совершенно новая точка зрения и перспектива. То, что мы узнаем, может перевернуть всю нашу жизнь, изменить нас. Я всегда думала, что где-то на пути мы вступили на неверный маршрут. Может быть, пришелец вернет нас на истинный путь.
– Согласен с тобой, – сказал Портер. – Но как нам войти с ним в контакт? Чтобы обмен информацией имел какой-то смысл, нам нужно выйти за пределы примитивного языка простых знаков. Это должна быть полноценная беседа. И, возможно, мы вообще не сможем с ним разговаривать.
– Конечно, потребуется время, – согласилась она. – Нужно иметь терпение. Мы должны дать – ему и себе – шанс. Более того, нужно стараться не спугнуть его, не заставить покинуть Землю. Нужно удержать его здесь любыми способами.
– Пока что, Алис, не было речи о том, чтобы заставить его покинуть нас. И даже если бы мы этого хотели, то никто не имеет ни малейшего понятия, как это сделать.
Кэт проснулась среди ночи, сжавшись калачиком в постели, терзаемая холодом и темнотой пустой комнаты мотеля, подавлявшей ее.
Холод, подумала она, и темнота. И холод. Она понимала, что думает не только о темноте и холоде в этой маленькой комнате. Она думала о той тьме и холоде, через которые пронесся пришелец, чтобы прибыть на Землю.
Неужели это сон, удивилась она, сон уже забытый, но пронесшийся в первые мгновения после пробуждения? Во всяком случае, она совершенно не помнила сна.
Но мысль о пришельце, пронизывающий холод и пустота космоса не проходили. Издалека ли он явился к нам, подумала Кэт. Может, его дом находится за многие световые годы отсюда, на невообразимом расстоянии, во тьме с миллиардами далеких звезд. И он несся сквозь космос, с потребностью двигаться, видя свою цель, гонимый пустотой души, такой же глубокой и огромной, как пустота космоса. Гонимый голодом, не похожим на голод, известный обитателям Земли. Гонимый поисками Земли или похожей на Землю планеты. Но почему именно такой же Земли? Потому что на ней есть деревья? Она яростно потрясла головой. Должно быть что-то большее, чем деревья, что-то во много крат большее.
Может, подумала она, пришелец совершает не более чем галактическую разведку, создавая карту Галактики, или следует по полузабытому, смутному пути какого-то древнего путешественника, исполняя некую миссию? И человеческий разум не может воспринять цель этой миссии.
Темнота и холод, снова подумала она. Почему она все время возвращается? Холод и пустота. И это не все. Еще одиночество, ничтожность отдельного «я». В бездне без дна и конца, где нет ни искры соприкосновения или хотя бы понимания, а только громадное, бесконечное безразличие, не обращающее ни малейшего внимания на все, что движется через него. Какое мужество, подумала она, способно выдержать это? Добровольно кануть в утробу пустоты. Какие мотивы должны двигать им сквозь эту бесконечность?
