Представления не вышло. Надо кончать этот балаган. Жаль, что у Рубанова на уме одна икра, не хватает пикантных деталей. Канашкина будет недовольна. И Ирине ничего не расскажешь. Ладно, надо кончать. Пора...
Такой обильный поток директорского сознания уловил Иван Петрович.
"Ах, так, ну, погоди!" - подумал он.
- Илья Феофилович, - дрожащим от обиды голосом сказал Крабов, - не все наши мысли для нас праздник. Я бы мог точно передать вам все, что думал тогда Рубинов, но не хочу этого делать, не хочу говорить вслух, понимаете?
Так, значит, этот пакостник все еще стреляет в сторону Канашкиной. Ай да Рубинов, мало тебе не будет...
От этой директорской генерации Иван Петрович почувствовал себя скотиной. Он шел сюда без малейшей фискальной цели, вовсе не имея в виду подгадить Рубинову или подтолкнуть Илью Феофиловича к сведению счетов. Он шел сюда с единственным намерением - показать свое искусство проникновения в чужие мысли и, может быть, попроситься на работу. Получалось же черт знает что - какой-то византийский вариант. Каждый его шаг приводил к тем или иным неприятностям и для него и для окружающих. И тут Иван Петрович решил, плюнув на все моральные проблемы, пустить в бой тяжелую артиллерию. Он отдал Илье Феофиловичу четкий приказ - принять на работу.
- Так, дружочек, на работу я вас, конечно, беру, - вдруг выпалил Илья Феофилович, грузно поднимаясь из-за стола и почему-то протягивая руку лично Крабову.
У Рубинова отвисла челюсть, а Канашкина удивленно захлопала ресницами. Иван Петрович подумал:
"В общем, не очень-то красиво, но зато я, наконец, займусь чем-то таким, что принесет мне известность".
- Оформляйтесь, оформляйтесь, - продолжал Илья Феофилович. - Идите в отдел кадров, а искусству мы вас подучим, как следует подучим.
- А кем оформляться? - спросил Иван Петрович и мысленно приказал директору назвать размер зарплаты.
И тут же пожалел о своем приказе.
- Позвольте, позвольте,- забормотал он,- но у меня семья, и я иду к вам со ста семидесяти...
- Понимаю, понимаю, дружочек, но по какой сетке прикажете вас оформлять? - удивился Илья Феофилович, из которого постепенно улетучивался дурман первого крабовского приказа - теперь во всей грандиозной бессмысленности проступала суть собственного решения.
- Я подумаю, можно, я подумаю до понедельника? - спросил Крабов.
- Да-да, конечно, думайте,- почти радостно воскликнул директор, убирая протянутую руку.- Хорошенько думайте, у нас тут нелегко, поверьте, нелегко...
Крабов, не прощаясь, выбежал из кабинета, зачем-то бросил Ксюше "Пока!", и через три минуты его тело уносил первый подвернувшийся автобус.
Опомнился Иван Петрович на совсем не известной ему окраине от того, что пожилая контролерша настойчиво требовала предъявить билет.
Попав домой, он никого не застал и прилег на диван. Легкую дрему прервало возвращение Аннушки с Игорьком. Его растормошили, усадили к телевизору, и только за вечерним чаем он признался Анне Игоревне в своих назревающих трудовых трансформациях. Супруга выслушала его очень спокойно, уточнила все известные самому Крабову детали, а потом негромко, но крайне отчетливо сказала:
- Ванюша, я еще тогда, в прошлое воскресенье, подумала, что ты болен. Тебе надо лечиться, Ванюша. Чем дуться в преферанс с этим Ломацким, посоветовался бы с ним, может, к хорошему профессору попал бы. Только не рассказывай никому, что в цирк собирался,- засмеют. Когда выздоровеешь, проходу не будет.
Такого поворота Иван Петрович совсем не ожидал. Как это болен, когда вполне здоров? И за что его больным-то объявлять - за то, что не как все, за то, что захотел публику веселить, а не стал правой рукой Мурцуфла? За что?
Ни слова не говоря, он ушел в спальный угол и обиженно отвернулся к стене. Через полчаса появилась Анна Игоревна, тихонько улеглась рядом и положила ему руку на плечо. Крабов притворился спящим, но по вздохам супруги определил, что она немного всплакнула на кухне. От этого стало ему совсем тоскливо, и еще он вспомнил о неизбежной завтрашней процедуре с коврами. Пытаясь сам от себя убежать, Иван Петрович крепко зажмурился, глубоко вздохнул и куда-то провалился.
17
Хорошо бы сказать - провалился в сон, но ничто вокруг Ивана Петровича не вызывало сомнений в реальности происходящего. Возможно, у него был слишком своеобразный взгляд на реальность.
Он попал в какое-то помещение, где десятки людей ожидали своей очереди на безусловно важный прием. Иван Петрович знал, что сам он может пройти без очереди, из что его право очевидно для всех, но почему-то не спешил он воспользоваться своим правом.
Вдруг неподалеку от огромной двери с красивой, но неразборчивой табличкой Крабов заметил солидную фигуру Аронова, который сидел хмуро и неподвижно, как, впрочем, и остальные.
Пробравшись по довольно узкому проходу, Иван Петрович наклонился к Аронову и негромко спросил:
- Что здесь происходит, Михаил Львович? Аронов поднял на Крабова воспаленные глаза, видимо, с трудом отрываясь от своих размышлений.
- Что происходит? - безразлично переспросил он и вздохнул.- Страшный Суд происходит, Иван Петрович, вот что происходит.
Вообще-то, коридор и особенно вид очередей сильно напоминали Ивану Петровичу какое-то невеселое судебное присутствие. Однажды ему пришлось побывать в нарсуде в качестве свидетеля по делу об уличной драке. Так что он многое знал о деятельности учреждений такого рода, ему казалось - многое знал, и ответ Аронова его несколько удивил.
- Почему страшный? - прошептал он, остерегаясь нарушить тишину.
- Сами увидите,- нехотя буркнул Аронов и отвернулся.
"Не хочет разговаривать,- решил Крабов,- может, из-за проигрыша в прошлую субботу. Не похоже на него, вовсе не похоже. В сущности, он простой и веселый мужик... Или догадался, что я про Фанечку знаю?.."
- Да бросьте вы свои глупости, - вдруг взорвался Михаил Львович,бросьте! Неужели вы и здесь не можете подумать ни о чем более умном, чем мои отношения с Фаиной Васильевной?
- Что Фаина Васильевна? - поразился Крабов.
- А то, что у вас на уме вертится,- ответил Аронов.- Только не считайте, ради бога, что ваши хохмы с угадыванием чужих мыслей так уж оригинальны. Свои пора иметь. Здесь не цирк. Мы ведь на Страшный Суд призваны.
- Как прикажете вас понимать? - возмутился Крабов, краснея до ушей.Откуда такой тон?
- Отсюда! - парировал Аронов, хлопая себя по широкой грудной клетке, и добавил,- Тон вам не нравится... Потому что доделикатничались мы, дособлюдались... Вот вы, вы, например, почему вас в семеркину крестоносную шкуру потянуло? Фросину пособить захотелось, да? Пусть пигалицей, но в приличную касту, верно?
