Плавны и сдержанны были движения гуннского посла Ислы и трех его соратников: Вериха, Туманя и Модэ. Невесомыми, бесплотными смотрелись эти надутые «риторикой» и «мудростью» неженки, по сравнению с той маринованной в конском поту, безжалостной, хтонической мощью, которая стояла у них за спиной и которую они представляли здесь с наивежливейшими улыбками.
Каждого посланца сопровождала пара слуг: один с огромным бумажным зонтиком, другой — с позолоченной конской головой на расписном шесте, увитом разноцветными лентами.
Проследив направление взгляда Зигфрида, Данкварт пихнул королевича локтем в бок. Это был его коронный метод привлечения внимания собеседника. За такие штучки Зигфрид был готов прибить любого, но к Данкварту он снисходил: что вы хотите, ульфхедхинн, дикая тварь из дикого леса.
— Погляди на эти гуннские палки с лошадиными головами. Знаешь, зачем они?
— Гизельхер рассказывал. Что-то вроде ликторских фасций.
— Не припомню такой глупости. На самом деле, никакие это не фасции. Гунны называют таких лошадок «смертельной предосторожностью». Их всегда носят за большими шишками. На тот случай, если шишка вдруг соберется умирать. Тогда умирающему дадут в руки эту лошадку. Душа гунна оседлает ее и понесется на небеса.
— В бой они тоже идут с такими лошадками?
— Ты что? В бою-то они на настоящих лошадях. Зачем им какие- то палки?
— Все-то ты знаешь. А вот, кстати…
Фанфары самым беспардонным образом заставили Зигфрида заткнуться. Сигнал означал, что все заслуживающие внимания гости уже расселись по своим павильонам, а колесницы выведены на стартовую черту.
— Так что «кстати»? — переспросил Данкварт.
— Забудь. Расскажи лучше, что это за бабулька.
Зигфрид имел в виду старуху, которую, поддерживая под локти, подвели к колесницам двое квесторов.
Данкварт построжел:
— Может, кому-то и бабулька. А для нас — матушка Руга. Она слепая.
— Это я уже понял.
— Матушка Руга — галиуруна, вещунья. Проверяет, не ищет ли кто легких путей к победе.
— А что, у вас это умеют? Начертать на колеснице руны победы так, чтобы они из безжизненного орнамента превратились в источник лошадиной силы? Или составить действенный дорожный оберег?
— Да как сказать, — неохотно ответил Данкварт. — Раньше точно умели. И сейчас кто-то, где-то… Но вот колесницы, по-моему, можно не проверять. С тех пор как они вкупе с остальным имуществом короля были освящены епископом, такая магия их вряд ли пробирает.
Пока матушка Руга, помахивая ореховыми и омеловыми прутиками, исследовала колесницы, квесторы с громкоговорительными раковинами расшифровывали для зрителей цвета знаменитых возниц.
— По первой дорожке… в лазоревом цвете… во славу царя и народа гуннов… отправляется в забег… несравненный… Зефир Нисский!
Зигфрид предполагал, что объявление вражьего возницы ипподром встретит угрюмым молчанием. Однако подкупленные сметливым и предусмотрительным послом Ислой клакеры из вормсской голытьбы дружно затарахтели припасенными специально для таких случаев трещотками.
В бургундском павильоне застучали мечами по шлемам вежливые дружинники Гунтера. Вот аламанны — те не упустили случая гуннов освистать. А павильон франков хранил демонстративное безмолвие.
— По второй дорожке… в лиловом цвете… во славу Христа и базилевса Феодосия… правит… трехкратная звезда константинопольских ристаний… кольценосный… Сурен Кавказец!
— Этого типа в позапрошлом году едва не удавили за изнасилование. Урд его покрыл. За денежки обставил дело так, будто все там случилось по согласию, — прокомментировал Данкварт. — Загорелому повезло, что дело было с кельтской девицей. Если б с нашей, мы бы его повстречали…
— Откуда этот Сурен в позапрошлом году здесь взялся?
— Э, Зигфрид, да ты в первый раз на ристаниях!
— Почему же? У нас такие в Нидерландах каждый год.
— Да? И кто же у вас бывает?
— Британские кельты.
— О, кельты! Знатные ездоки. Ну а кто еще?
— И все. Мы да кельты. Изредка — хальвданы.
— «Мы да кельты…» Скука! Небось прямо по кочкам гоняете?
Наврать про несуществующий ипподром Зигфрид не отважился.
— Вроде того. Остров у нас есть, между двумя рукавами Рейна. Плоский, как доска. На острове — поле, Беговым называется. Там и ездим.
— А кто правит?
— Короли, ярлы и их родственники.
— И колесницы небось кельтского образца? Боевые, дедовские?
— Не без этого.
— Знал я, что вы там на севере отстали от жизни, но чтобы так… То ли дело у нас! Здесь все по-цивилизованному. Не хуже чем у римлян. Возницы — особое сословие. Обычно это рабы, но есть и свободнорожденные. Возницу можно привезти с собой — как это сделали гунны и Урд, посланник базилевса ромеев. А можно нанять прямо здесь, как поступили нибелунги, франки и аламанны. Колесницы — те вообще наши, бургундские. Их разыгрывают перед соревнованием по жребию.
— То есть ты хочешь сказать, что за франков, например, все равно выступает возница-бургунд?
— Ты прослушал — его только что объявили. Бургундов среди возниц вообще нет. За франков выступает какой-то иллириец по прозвищу Фелицитат. Все наши возницы — заемные. Гунтер арендовал их в Равенне.
— И в чем же доблесть? — разочарованно спросил Зигфрид. — Гунтер дает денег италикам, франки дают денег Гунтеру, а в итоге какой- то иллириец ездит во славу короля Хильдерика! А у самого Хильдерика, у его братьев, сыновей и племянников — кишка тонка?
— Хочешь — иди, если у тебя кишка толста, — ухмыльнулся Данкварт. — Гунтер тебе ладонь на лоб возложит — и ты уже посвящен. Катайся за Бургундию до посинения.
— Оно мне надо, — фыркнул Зигфрид.
— Именно что, — согласился Данкварт. — И никому не надо. Удовольствие это опасное, сложное и за пределами ипподрома — бессмысленное. У нас таких дорог нет, чтобы по ним на бигах гонять.
— На чем?
— Эти колесницы, под двух лошадей рассчитанные, бигами называются.
— А, точно! Ведь четверные — это квадриги.
— Все, молчок. Возницы уже вожжами обмотались.
И правда, возницы зачем-то обвязывали вожжи вокруг туловища. Зигфриду такой способ был в диковинку — сказывалось захолустное происхождение.
Ипподром благоговейно затих. Начиналось самое главное на любых ристалищах: ристалища!
Любопытно, что Данкварт, который производил или, точнее, пытался произвести на Зигфрида впечатление беззаботного и асоциального пасынка своей волчьей натуры, теперь поспешно примкнул к общественному заговору тишины и, замолкнув, весь обратился в зрение и слух.
