– Три месяца! – сказал дядя Юра с презрением. – Мне когда задницу оторвало под Ельней, я полгода по госпиталям мотался. Это же жуткая вещь, браток, когда ягодицу оторвет. Там, понимаешь, в ягодице, все главные сосуды сплетаются. А мне по касательной как шваркнет болванкой!.. Ребята, спрашиваю, что же это такое, где же задница-то? А мне, веришь, штаны содрало начисто по самые голенища, как не было штанов… в голенищах еще что-то осталось, а сверху – ну ничего!.. – Он облизал ложку. – Федьке Чепареву тогда голову оторвало, – сообщил он. – Той же болванкой и оторвало…
Стась тоже облизал ложку, и некоторое время они сидели молча и глядели в кастрюлю. Потом Стась деликатно кашлянул и снова запустил ложку в пар. Дядя Юра последовал его примеру.
Вернулась Сельма. Андрей взглянул на нее и отвел глаза. Вырядилась, дура. Серьги свои гигантские нацепила, декольте, намазалась опять, как шлюха… Шлюха и есть… Не мог он на нее смотреть, ну ее к черту совсем. Сначала этот срам в прихожей, а потом срам в ванной, когда она, рыдая в голос, стягивала с него обмоченные трусы, а он глядел на сине-черные пятна у себя на животе и боках и опять плакал – от жалости к себе и от бессилия… И конечно же пьяна, опять пьяна, каждый божий день она пьяна, и сейчас, пока переодевалась, обязательно хлебнула из горлышка…
– Врач этот… – сказал дядя Юра задумчиво. – Ну, лысый этот, который сейчас приходил, – где это я его видел?
– Очень может быть, у нас и видели, – сказала Сельма, улыбаясь обольстительно. – Он в соседнем подъезде живет. Кем он сейчас работает, Андрей?
– Кровельщиком, – мрачно сказал Андрей.
Она напропалую спала с этим лысым доктором, весь дом знал. Он и не скрывался особенно. Да и никто не скрывался, впрочем.
– Как так – кровельщиком? – поразился Стась, не донеся ложку до усов.
– А вот так, – сказал Андрей. – Крыши кроет, баб кроет… – Он с кряхтением поднялся, полез в комод и вытащил сигареты. Опять двух пачек не хватало.
– Баб-то ладно… – ошарашенно бормотал Стась, потряхивая ложкой над кастрюлей. – Крыши-то как? А ежели он сорвется? Врач ведь…
– А они вечно что-нибудь в Городе придумают, – ядовито сказал дядя Юра. Он сунул было ложку за голенище, но спохватился и положил ее на стол. – Это как у нас в Тимофеевке, сразу после войны, прислали в один колхоз председателем грузина, политрука бывшего…
Зазвенел телефон. Сельма взяла трубку.
– Да, – сказала она. – Д-да… Нет, он болен, не может подойти…
– Дай сюда трубку, – сказал Андрей.
– Это из газеты, – сказала Сельма шепотом, прикрывши микрофон ладонью.
Андрей протянул руку.
– Дай трубку! – повторил он, повысив голос. – И не имей привычки за других расписываться!
Сельма отдала ему трубку и схватила пачку сигарет. Руки у нее тряслись, губы – тоже.
– Воронин слушает, – сказал Андрей.
– Андрей? – Это был Кэнси. – Куда ты провалился? Я тебя всюду ищу. Что делать? В городе фашистский переворот.
– Почему – фашистский? – ошеломленно спросил Андрей.
– Ты придешь в редакцию? Или ты правда болен?
– Приду, конечно, приду, – сказал Андрей. – Ты объясни…
– У нас списки, – торопливо проговорил Кэнси. – Спецкоры и все такое прочее… Архивы…
– Понял, – сказал Андрей. – Только почему ты думаешь, что фашистский?
– Я не думаю, я знаю, – нетерпеливо сказал Кэнси.
Андрей стиснул зубы, закряхтел.
– Подожди, – сказал он с раздражением. – Не пори горячку… – Он лихорадочно соображал. – Ладно, ты все подготовь, а я сейчас выхожу.
– Давай, – сказал Кэнси. – Только осторожнее на улицах.
Андрей бросил трубку и повернулся к фермерам.
– Ребята, – сказал он, – ехать надо. Подвезете до редакции?
– Отчего же, подвезем… – отозвался дядя Юра. Он уже поднимался из-за стола, на ходу заклеивая козью ножку. – Давай-ка, Стась, вставай, нечего тут рассиживаться. Мы тут с тобой рассиживаемся, а они там, понимаешь, власть берут.
– Да, – сокрушенно согласился Стась, тоже поднимаясь. – Ерунда какая-то получается. Всю головку вроде бы сняли, всех поперевешали, а солнца все равно ни хрена нет… Еж твою двадцать, куда это я машинку свою сунул?..
Он шарил по всем углам, отыскивая свой уродец-автомат, дядя Юра, попыхивая козьей ножкой, неторопливо натягивал поверх гимнастерки рваный ватник, и Андрей тоже было поднялся одеваться, но натолкнулся на Сельму. Сельма стояла, загораживая ему дорогу, очень бледная и очень решительная.
– Я с тобой! – заявила она тем самым особенным наглым высоким голосом, которым обычно затевала свару.
– Пусти, – сказал Андрей, пытаясь отстранить ее здоровой рукой.
– Я тебя никуда не пущу, – сказала Сельма. – Или ты берешь меня с собой, или ты остаешься дома!
– Уйди с дороги! – заорал Андрей, срываясь. – Тебя только там не хватало, дура!
– Не пу-щу! – сказала Сельма с ненавистью.
Тогда Андрей, не разворачиваясь, но очень сильно ударил ее ладонью по щеке. Наступила тишина. Сельма не шевельнулась, только белое лицо ее с вытянутыми в ниточку губами снова пошло красными пятнами. Андрей опомнился.
– Извини, – сказал он сквозь зубы.
– Не пущу… – повторила Сельма совсем тихо.
Дядя Юра пару раз кашлянул и сказал как бы в сторону:
– Вообще-то в такое время женщине одной в квартире… нехорошо, пожалуй…
– Это точно, – подхватил Стась. – Нехорошо сейчас одной, а с нами никто не тронет, мы – фермеры…
А Андрей все стоял перед Сельмой и смотрел на нее. Он пытался хоть сейчас и хоть что-нибудь понять в этой женщине и, как всегда, ничего не понимал. Она была шлюха, шлюха природная, шлюха божьей милостью – это он понимал. Это он понял давно. Она любила его, полюбила с первого же дня – это он тоже знал, и знал, что это нисколько ей не мешает. И одной в квартире остаться сейчас ей было все равно что плюнуть, она вообще никогда ничего не боялась. Это тоже ему было прекрасно известно. Все в отдельности о себе и о ней он знал и понимал, а вот все вместе…
– Ладно, – сказал он. – Одевайся.
– Ребра-то болят? – осведомился дядя Юра, стремясь увести разговор куда-нибудь подальше в сторону.
– Ничего, – буркнул Андрей. – Терпеть можно. Перетопчемся.
Стараясь ни с кем не встречаться глазами, он сунул в карман сигареты, спички и остановился перед буфетом, где в самом дальнем углу под грудой салфеток и полотенец лежал у него пистолет Дональда. Брать или не брать? Он представил себе разные сцены и обстоятельства, в которых пистолет мог бы пригодиться, и решил не брать. Ну его к черту, обойдусь как-нибудь. Воевать я, во всяком случае, ни с кем не собираюсь…
– Ну, пошли, что ли? – сказал Стась.
Он уже стоял у двери и осторожно продевал перебинтованную голову в ремень автомата. Сельма стояла рядом с ним в длинном своем грубом свитере, который она натянула прямо поверх декольте. На руке у нее был плащ.
– Пошли, – скомандовал дядя Юра, громыхнув об пол прикладом пулемета.
– Серьги сними, – буркнул Андрей Сельме и вышел на лестницу.
Они стали спускаться. На лестничных площадках шушукались в темноте жильцы, испуганно замолкали и сторонились, различив вооруженных людей. Кто-то сказал: «Это Воронин…» – и сейчас же окликнул:
– Господин редактор, вы не скажете, что в городе происходит?
Андрей не успел ничего ответить, потому что на спрашивающего зашикали со всех сторон, а кто-то зловещим шепотом проговорил: «Не видишь, дурак, повели человека!..» Сельма истерически хихикнула.
Они вышли во двор, погрузились в телегу, и Сельма накинула на плечи Андрея плащ. Дядя Юра вдруг сказал: «Тихо!» – и все стали прислушиваться.
– Палят где-то, – негромко сказал Стась.
– Длинными очередями, – добавил дядя Юра. – Не жалеют боеприпаса… И где они его берут? Десяток патронов – пол-литра самогонки, а он – во как чешет… Н-но! – заорал он. – Застоялась!
Телега с грохотом вкатилась под арку. На ступенях дворницкой стоял с метлой и совком маленький Ван.
– Гляди-ка – Ваня! – воскликнул дядя Юра. – Тпр-р-р! Здорово, Ваня! Ты что здесь, а?
