Убит не самец. Самка просила, чтобы ее кончина была почетной и быстрой. Самца осудили жить до преклонных лет изгоем – вне общества, вне семьи. Твое сожаление объяснимо.
Твой гнев немотивирован.
Я сказала, что никогда не смогу быть настолько космически-объективной, чтобы одобрить такую жестокость. По-видимому, я провалилась на первом же экзамене и не вижу смысла продолжать.
Это не экзамен. Ничего подобного от тебя не требуется. Шагни вперед.
Мы были на борту «Нового дома», в комнате Джона. Он спокойно спал в своей обычной, несколько неестественной позе, с респиратором на лице.
Преклонные годы этого самца окружены заботами семьи и общества. Но в его жизни не осталось места ничему, кроме боли и отчаяния. Хочешь, я прекращу его страдания, безболезненно остановлю его сердце? Ни боли, ни осознания конца – ничего не будет.
– Нет.
Говоришь, ты любишь его. Ты обязана признаться – ведь ты разделяешь его чувства, – что он мечтает умереть, но не способен положить этому конец самостоятельно. Ты знаешь, что он не обращается к тебе за помощью, потому что не хочет отягощать твою совесть. Ты говорила своей жене: «Если б он хотел этого, я бы знала».
Я признала, что это правда, и спросила, не может ли он вылечить Джона, вместо того чтобы убивать его.
Это невозможно. Нарушения на квантумном уровне необратимы. Разреши мне прекратить его страдания.
– Нет. Это все равно что сорвать с него респиратор и придушить подушкой…
Что-то в этом роде ты проделывала мысленно.
– Возможно. Но все мои мысленные построения можно смыть порцией буу или внутривенной дозой хлорида кальция. Die Gedanken sind Frey, сказала я, мои мысли цветут пышным цветом. А в поступках я сдержанней.
Тогда следуй за мной.
На этой планете люди не смогли бы жить без укрытий. Я почувствовала убийственную концентрацию метана в воздухе – впрочем, запах сразу же пропал. Гравитация была сокрушительной; у меня трещали кости, расплющились груди… Мы стояли на берегу, на пляже, покрытом галькой, вроде Брайтона, но серая жидкость, мрачно набегавшая на камешки, не была водой. Густой желтый пар змеился около моих лодыжек. В небе с разноцветными облаками, несущимися кружащимися стайками плясали зеленые молнии. Я сказала, смахивает на Юпитер в старой доброй Солнечной системе.
Нет. Эта планета гораздо ближе. Соседка Эпсилона. Когда-нибудь вы, земляне, сможете жить здесь – правда, к этому времени в вас трудно будет узнать человеческие существа. Вы будете примерно такими.
Я начала меняться. Это было ужасно. Моя кожа превратилась в чешую, прозрачные пластинки, вроде слюдяных, плотно прилегали друг к другу. Рук и ног стало четыре пары – и я упала на землю, ладони и ступни расползались на скользкой гальке. Из грудины выросли хватательные щупальца, одна пара – мускулистые, заканчивающиеся крючкообразными клешнями, вторая – с деликатной гроздью пальчиков. Я попыталась заговорить, но услышала только щелканье челюстей.
Иди в море. Борись или умри. Все это реально.
Я попыталась заговорить мысленно, спросить, смогу ли я дышать под водой, как рыба, но связь между нами прервалась. Мне предстояло выяснить это самостоятельно, плюхнувшись в море…
Сначала, пытаясь действовать восемью конечностями, я беспомощно забарахталась на месте, разбрасывая гальку во все стороны. Никогда раньше меня не интересовало, как управляются со своими многочисленными ногами пауки и крабы. Потом, наконец, я сообразила, что весь фокус в боковом движении выбросить в сторону все правые «руки – ноги», поставить, подтянуть к ним левые… Поворачиваться оказалось почти просто – пуская в ход одновременно верхнюю и нижнюю пары.
То есть весь фокус был не в этом, а в том, чтобы больше ни о чем не думать. Это тело отлично знало все, что нужно. В самом деле, прибегнув к земным аналогиям, это было вроде абстрактной модели ВР: расслабься и доверься своему мозгу, пусть настроится, приспособится к окружающей среде.
Я подняла голову: коварное, враждебное, ядовитое небо казалось чарующе спокойным, как на закате после бури. Мне нравилось, как галька разлетается под моей тяжелой поступью, и, развеселившись, я заложила крутой вираж на 360 градусов. Запах океана казался запахом жизни, жизни, которую нужно отнять – я проголодалась.
Я легко скользнула в грязное течение, и дыхательные отверстия в верхушке панциря с тихим шипением автоматически закрылись. Жаберные пластины на животе открылись и заполоскались в душистой воде. Мне захотелось на глубину, туда, где вода чище; я сгруппировала свой вес и ринулась вниз и вперед.
Какая жалость, я ничего не вижу… Когда течение с мягким шуршанием подтолкнуло меня сзади, я поняла, что это мир звуков, где расстояния заменяет громкость, а цвета – скорость: постоянны голубой и мелькающий красный, вот и вся палитра. Сонар заменит мне зрение. Гудение береговой линии отдавало ржавчиной; вдруг в бурлящей темноте передо мной высветилось ярко-синее, волнообразно колышущееся S-образное тело: угорь или змея с огромными, несоразмерными челюстями. Я инстинктивно втянула мягкие щупальца и напрягла мускулистые en garde; восемь руконог сплелись в крепкую клетку, защищающую туловище.
Тварь замерла, немного поколебалась и пустилась наутек, краснея на ходу. Тем не менее урок был усвоен: я голодна, но могу утолить и чужой голод.
Так чем накормить это тело? У меня не возникло желания преследовать удравшего хищника; откуда-то появилось отвращение к вкусу его мяса.
Здесь, в мутной тьме, водились настоящие лакомства, аппетитные грозди вроде земных морских ежей; но, выкапывая их из ила, я могу стать легкой добычей другого хищника. Откуда я это знаю? Воспоминания туманные, по-детски расплывчатые: вкусно, вку-усно, но ох, поглядывай… Безопасней плыть дальше, в холодную глубину, где никто не рискнет скользить, кроме тебя; там можно поохотиться на шустрых малышей, живущих на дне.
Эти существа походили на королевских крабов, которых я видела на Аляске: смехотворно крошечные тела и длинные, мясистые конечности. Они все сидели под обломком скалы; я без всяких усилий выволокла одного, захватив его в клетку из руконог, придерживая щупальцем на всякий случай. Отползая от норы, я клешнями отщипнула две конечности добычи, потом вгрызлась в маленькое туловище.
Нужно есть, не забывая об осторожности; хруст маленького панциря на мгновение ослепил меня, и на некоторое время я стала самой, заманчивой закуской в окрестностях для любого заинтересованного охотника. Инстинкт предупредил меня, когда я настороженно оглядывалась в темноте; чей-то длинный зазубренный язык скользнул в оторванную клешню и тихо высосал мясо.
