Паренек лежал, не шевелясь, и я затрясся от бессильной злобы: "Гадина такая, лежит и претворяется глухим, а я тут..." Но вот новая мысль захватила меня, и я сам застыл, широко раскрытыми глазами вглядываясь в отсвечивающее фонарным неоном матовое лицо паренька: оно мне показалось вдруг разительно красивым, как у мраморной статуи греческого бога.
Я осторожно смахнул налипшие снежинки с его белокаменной щеки и чуть отстранился, любуясь, - и новое наваждение: это лицо мне было знакомо, как свое собственное, просто до смешного знакомо, и я без труда вспомнил, где его видел... Гроб на столе, сказочно красивые цветы, сладко пьянящие безудержным ароматом, и точно такое же красивое лицо - точно такое же по своей красоте, проникнутой холодным совершенством потустороннего мира.
"Ер-рунда! - я передернулся, как бы сбрасывая с себя навязчивое воспоминание о похоронах матери. - Просто все покойники на одно лицо..." И только тут до меня дошла, навалившись всей своей тяжестью, непоправимость случившегося: "Он мертв... Безвозвратно... Это я убил его... Надо спрятать труп... Быстрее... Быстрее! Быстрее!! Быстрее!!!" Трясясь, как в лихорадке, не то от холода, не то от страха, я кинулся подбирать высыпавшиеся из чемодана тряпки и, зачем-то отряхивая их от снега, принялся накрывать ими труп, отчетливо ощущая себя при этом гадливой кошкой, которая, прижав уши, брезгливо закапывает лапой собственное дерьмо... Наконец, я осознал весь идиотизм того, что я делаю - мне стало до смерти смешно, и, прыснув, как блевотиной, истеричным смехом, я быстро побежал прочь, давясь собственным хохотом вперемешку с морозным ветром.
Я бежал, но, как в кошмарном сне, мне казалось, что я бессильно перебираю по воздуху ногами, не в силах сдвинуться с места. Наконец, я нашел в себе силы прервать этот кошмар и на самом деле остановился... Место, в котором я очутился, было совершенно мне незнакомо, и более того, меня окружали странные объекты и предметы, которым я даже не знал имен: какие-то огромные стоящие торчком параллелепипеды с редкими светящимися дырами, излучающие свет узкие длинные цилиндры, безобразные корявые создания с торчащими в разные стороны отростками, колющие лицо мелкие крупицы белого вещества... Я попытался сообразить, где нахожусь, и не смог. Было такое ощущение, что я только что свалился с неба на незнакомую планету. Где я? Где я... и кто я? Не без удивления я обнаружил, что, как новорожденный ребенок, не знаю ни названия вещей, ни собственного имени... Но этого не может быть! Не ребенок я ведь на самом-то деле, а если я взрослый человек, то у меня должно быть имя и должна быть прошлая жизнь! В полном отчаянии я стал биться головой о безымянную вертикальную плоскость и усиленно вспоминать... и вспомнил! Да, я отчетливо вспомнил свое имя: меня зовут Зоровавель. Но одного имени мало... Кто я и откуда взялся? Я напряг мозговые извилины и попытался вспомнить свою прошлую жизнь, но ничего путного из этого не выходило: передо мной назойливо вставал образ какого-то мелкого лживо-фальшивого человечка по имени Сергей Сизов, предавшего и обгадившего все на свете... И вдруг мне стало страшно и противно, будто я увидел перед собой мерзкого насекомого - я ясно осознал, что до этого самого дня и часа, до этой последней минуты жил жизнью этого человечка и фактически был им!
Осознав эту страшную истину, я вновь обрел четкую память и увидел, что стою на краю центральной площади Углова. Более того, я вспомнил во всех деталях, как очутился на этом месте и все, что этому предшествовало... О, Боже, за что мне такое наказание?! Разве может порхающая на солнечной поляне бабочка отвечать за дремавшего в темном коконе червя?! Бабочке даже проще: ее никто не спутает с червем, а я унаследовал от одиозного Сизова его тело, внешность, голос и даже отпечатки пальцев! Как мне теперь доказать людям, что я не бездушный убийца, а тот самыймессия, который призван спасти мир от гибели?! Для всех остальных я тот же Сергей Сизов, и что я могу представить в доказательства своей невиновности? С души ведь нельзя снять отпечаток как с пальцев.
"Я не убивал!" - заплакал я, представив, как наутро найдут забросанный тряпками труп, а рядом с ним - брошеный чемодан Сизова, и будут разыскивать свидетелей, показывая людям фотографию с моим лицом. Когда меня, наконец, найдут и арестуют, что я представлю в свое оправдание? Гороскоп? Если даже и поверят в мою искренность, то отправят на психиатрическую экспертизу, а что я скажу искушенным в своем деле эскулапам? Что я - космический мессия, зачатый звездами в теле Сизова-убийцы? В лучшем случае меня ждет психушка с диагнозом "мания величия". О, ужас, что делать?! В поиске ответа я обратил взор к звездам, но вместо
путеводного света мне полетели в глаза колкие белые мухи, и я почувствовал себя потерявшимся в лесу ребенком.
Поразмыслив, как мне быть, я решил пока что отправиться к старому надежному приятелю Сизова Мишке Палкину. Несмотря на поздний час, окна квартиры Палкина были ярко освещены. "Наверное, пишет", - подумал я, вспомнив, что Мишка в последние два года стал серьезно заниматься живописью. И точно: дверь открыл сам Мишка в замазанном красками синем рабочем халате.
- А-а, привет, сколько лет сколько зим! - радостно закричал он, раздвигая руки как для объятий, но в то же время отодвигаясь назад. - Обнял бы тебя, но, сам видишь, весь в разноцветном дерьме, смотри не вляпайся!
- А ты что, всегда по ночам работаешь? - спросил я, снимая в прихожей пальто.
- Сегодня просто натурщица Надюша задержалась - никак детей спать уложить не могла. Да ты проходи, присаживайся, а я, с твоего позволения, закончу.
Я зашел в комнату и увидел в ближнем ее конце мальберт, а в дальнем, всего в трех метрах, - стоящую на четвереньках задом к художнику обнаженную женщину пышных форм. Переведя взгляд на мольберт, я увидел на нем холст, на котором был размашисто намазан маслом розово-желтый квадрат с закругленными краями и вертикальной коричневой полосой посередине. Я скосил на Мишку вопросительный взгляд, мол, что бы это значило?!
- Картина называется "Окно в Европу", - спокойно пояснил Мишка, щедро накладывая на холст краску.
- Э-э... - проснувшийся во мне Сизов, вернее, то, что от него осталось, хотел было отпустить по этому поводу похабную остроту, но я тут же осадил его и промолчал.
- Что ты говоришь? - спросил Мишка, не поворачивая головы.
- Нет, ничего, кхе-кхе, - откашлялся я.
- Скоро там? - недовольно поинтересовалась Надюша, поеживаясь голым задом. - У тебя тут, Палкин, сквозняки - мне в щель задувает!
- Сейчас, сейчас, еще парочка штрихов, - прищурился Мишка на свое творение.
Минут через пять он закончил и Надюша, одевшись на кухне, ушла, даже не удостоив взглядом художественную интерпретацию своей натуры.
