В тот же момент Хок яростно рванулся и вскочил на ноги. Последнее напряжение мускулов разорвало ремни из рыбьей кожи.
Быстрое движение — и меч оказался у него в руке, закружившись над его головой, как отвердевшее пламя. — Гей! Я Хок, я бью!
Страшной силой удар обрушился на плечо Джомы. Тело вождя рыболовов распалось на две части, и кровь не успевала стекать в море между бревнами настила. Хок стоял над телом Джомы. Он не заметил, что дождь неожиданно перестал и что солнце, его солнце, сияло в синем утреннем небе.
— Хок, Хок, — закричала Олоана, все еще лежавшая связанной. — Освободи нас, и бежим!
Он поспешил к ней. Лезвие меча легко перерезало ремни, связывающие Олоану и Птао. Все трое повернулись, ища дорогу на берег. Но их плотной стеной обступили рыболовы.
— Не уходи от нас, Хок Могучий! — заговорили они все разом. — Не уноси от нас дар Сияющего. Живи с нами, будь нашим вождем!
Хок увидел, что никто из рыболовов не угрожает ему, Олоане и Птао, и опустил меч, которым взмахнул было, когда им преградили дорогу.
— У меня есть свой народ, и он ждет своего вождя, — проговорил он наконец.
— Останься с нами, Хок, — сказал, выходя вперед, старик-воин, тело которого было сплошь покрыто шрамами и рубцами — следами былых ран. — Ты научишь нас стрелять из лука и владеть даром Сияющего. А мы построим тебе самую большую хижину на нашем бревенчатом острове. Никакие звери, никакие враги не страшны нам на этом острове, если ты будешь с нами.
Хок заколебался. Он сразу же, попав на этот странный остров, понял все его преимущества. Но сознание долга перед кремневиками удерживало его согласиться на просьбы рыболовов.
Его размышления прервал Птао.
— Оглянись, отец! — воскликнул он, указывая на берег. Все посмотрели в ту сторону. Из-за кустов, окаймлявших прибрежный лес, выскочила толпа воинов, вооруженных луками, на тетивах которых виднелись оперенные стрелы. Рослый воин бежал впереди всех.
— Это Жик, младший вождь, — сказала Олоана. — Он ведет кремневиков на помощь Хоку.
— Хок жив! — закричали кремневики, вскакивая на бревенчатый настил, соединявший берег с островом рыболовов.
Люди Хока хотели броситься на рыболовов. Но Хок остановил их движением руки, в которой блеснул меч.
— Это не враги, это братья, — проговорил он. — Джома убит, и никто не помешает нам соединиться. Мы научим рыболовов бить лесных зверей, они научат нас ловить морских рыб. Наши луки и стрелы, мой дар Сияющего и их бревенчатый остров защитят нас от любых врагов. Мы соединимся, и не будет народа сильнее нас!
Каменные топоры, луки и копья полетели кверху, и деревянный настил зашатался под ногами ликующих кремневиков, которые перемешались в победной пляске. Стройная фигурка Птао мелькала между ними. А в стороне, опираясь левой рукой на плечо Олоаны, стоял Хок Могучий, и в приподнятой правой руке его сверкал меч, залитый лучами солнца.
Мор Йокаи
20.000 лет среди льдов
Рисунки Г. Фитингофа
В честь наших знаменитых путешественников к Северному полюсу было дано в обеих столицах Австро-Венгрии несколько торжественных пиров. На последнем из них один из чествуемых сознался, что на оставленном в полярных льдах корабле «Тегетгофе» был нечаянно покинут матрос по имени Пиетро Талиба, родом венгерец.
Дело произошло следующим образом.
Пожелав поскорее успокоить боль в отмороженных руках и ногах, Пиетро Галиба так обильно натер их наркотическим бальзамом, что заснул в углу брошенного корабля.
К несчастью, на следующее утро корабль, спасший экспедицию, уже двинулся в обратный путь и при перекличке никто не обратил внимания на то, что одним человеком оказалось меньше.
Недостающего матроса хватились лишь на шестой день, но пришли к заключению, что возвращаться назад из-за забытого матроса будет совершенно бесполезно. Ведь в течение пяти суток он неминуемо должен был уже умереть от голода и жажды, так как на корабле не было оставлено никаких припасов. Решили объявить Пиетро Галиба умершим и назначить его вдове пенсию. Так и было сделано по возвращении в отечество.
Тем бы казалось и делу конец, но…
Всем известно, что дикие гуси имеют удивительную страсть к путешествиям. Эти пернатые существа шныряют буквально по всему свету, не исключая и обоих полюсов, с чисто гусиным упорством преодолевая всевозможные препятствия.
Недель шесть назад один охотник в Квебекской провинции застрелил дикого гуся. Принявшись ощипывать свою добычу, он очень изумился, заметив, что все хвостовые перья птицы были с двойными стволами. Он снял верхний ствол и увидел в нем тонкую, свернутую трубочкой пленку грязновато-коричневого цвета.
Убежденный, что имеет дело с гусем особого рода, охотник снес его в Квебек и подарил живущему там знаменитому естествоиспытателю доктору Смоллису.
Ученый тотчас же понял, что этот гусь играл роль почтальона и что пленки, находившиеся в верхних, свободно насаженных стволах хвостовых перьев, представляют собою тоненькие листочки коллодиума, покрытые сильно уменьшенными фотографическими снимками с какой-то рукописи.
Доктор Смоллис немедленно воспроизвел эти снимки на белой бумаге, для чего послужил ему солнечный микроскоп, увеличивающий в две тысячи раз. Но кто опишет отчаяние почтенного ученого, когда он открыл, что рукописи были написаны на языке, не похожем ни на один из известных ему языков цивилизованных народов.
Лишь с большим трудом удалось доктору Смоллису найти человека, который за сравнительно громадную плату взялся переписать непонятную рукопись. Один экземпляр этой копии был послан ученому обществу в Калькутте, а другой — обществу языкознания в Рио-де-Жанейро. Но оба эти общества не добились никакого толка от этих бумаг, а потому послали их на рассмотрение ученых академий в Иеддо и в Пекин.
Тут тоже долго возились с загадочными рукописями, но безуспешно. Одни из глубоко ученых языковедов уверяли, что они написаны по-санскритски, а другие утверждали, что это — какое-нибудь иное, еще неизвестное наречие.
Как бы то ни было, но никто не понял ровно ничего из этих бумаг.
Тогда их отправили в Петербургскую академию. Академия решила, что это — язык бисбариба, и передала рукописи в Гельсингфорсскую академию, откуда они в силу родства финского языка с венгерским и были препровождены в Будапешт, в венгерскую академию наук.
Там они будто бы пролежали три года. То есть они пролежали всего месяц, но для придания этому делу большей важности говорили, что, мол, с этими рукописями лучшие светила венгерской науки провозились ровно три года.
