— Тебе холодно. — Нина привстала, накинула ему на плечи край одеяла. — Говори, Максим.
Темнело быстро, слишком быстро для середины лета. Не первая странность этих странных дней.
— А сейчас я понял, Нина. Мы — скифы. Они были такими же пришельцами на нашей земле. Приходили, брали, что хотели, воевали с аборигенами, забирали их женщин. Для них эта страна была чужой.
— Ты устал, — девушка осторожно положила ладонь ему на плечо, — очень устал. А я тебя обидела.
Максим упрямо помотал головой.
— Никто никого не обижал. Подумаешь, поговорили несколько дней на интеллектуальные темы! Я все-таки закончу. Говорят: родная земля. У меня есть родная земля, но не эта. Грязь, покосившиеся хаты, пьяные селяне, заплеванное кладбище… Она что, такая — Родина? Да они даже по-украински говорить не выучились!
— Но ведь ты сейчас почему-то подумал о них? — Девушка села ближе, коснулась лицом его лица. — Подумал, и тебе стало больно… Может, потому что ты похоронил ту девушку.
— Тебя?
— Меня. Похоронил — и позволил ненадолго вернуться к живым. Но мне пора уходить.
Она достала сердолик, подняла ладонь… Бусина была мертва.
— Погоди, погоди!..
Нина с трудом оторвала губы от его губ, рывком отодвинулась назад, зачем-то поправила волосы.
В темноте ее лицо казалось совсем другим, незнакомым.
— Погоди, Максим! Ты сразу понял, зачем я тебя позвала, но… Послушай!
Он с трудом перевел дыхание, справляясь с затопившим его огнем. Нина была совсем рядом, он уже чувствовал ее плоть, слышал ее сердце.
— Девушка, которую ты воскресил, в твоей власти. Ты — скиф. Но если… Нет, не так. Вообрази, что у этой девушки есть еще право вернуться. Надолго, на целую жизнь — если найдется тот, кому ее жизнь нужна. Это и есть чудо! Но боги заставляют вначале пройти испытание. Испытание и для меня, и для тебя. Я могу позволить тебе все, но тогда уйду навеки. Бусина не засветится, Максим! Я останусь для тебя призраком, тенью из могилы. Если же тебе хватит этой ночи и старого одеяла, не стану спорить… Но сначала отдам тебе бусину.
Максим медленно встал, поправил рубашку, отвернулся, впитывая зрачками тьму.
— Нина! Хотя бы сейчас… О чем ты? Какое чудо? Чудес не бывает, Нина! Ты права, ты старше, ты умнее…
— Умнее — не значит безжалостнее, — девушка тоже поднялась и так же посмотрела в ночь. — А вот ты не прав, на самом деле ты веришь в чудеса… И напрасно не веришь той, которую поднял из могилы. Представь только, что все так и есть!
Максим помотал головой и не стал отвечать. Нина подошла, положила руки ему на плечи.
— Тогда я выдумаю другую историю. Даже не выдумаю, просто перескажу на ином языке. Я мусульманка, Максим. Такое странно слышать здесь, слышать тебе, ведь ты даже не крещеный. Но у нас все иначе. У нас… У меня тоже есть своя земля, но на ней не курганы, а горы. И есть жених, он офицер, служит на китайской границе. О нашей свадьбе родители договорились много лет назад. Погоди…
Она резко отодвинулась, склонилась над одеялом, нашла пачку сигарет. Громко щелкнула зажигалка.
— Я его не люблю и не пойду за него замуж. Бежать и прятаться не стану, скажу в лицо. Поэтому и уезжаю. Семья не простит, меня не пустят домой, проклянут. Могут даже убить. Но я все равно это сделаю.
— Дичь! — резко выдохнул Максим. — У вас что, Тимур правит?
Рука Нины вновь погладила его по лицу.
— Ты все-таки не скиф. Ты — образованный мальчик из большого красивого города. Для тебя даже эти курганы — непонятная чужая земля… Я сделаю, как решила, а теперь должен решать ты. Сейчас я связана словом, связана клятвой. Но я в твоей власти, делай, что хочешь. Только я не прощу себе — никогда. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась жизнь. Даже если мы снова встретимся, будем вместе. Не прощу! Чужая невеста не может лечь на это одеяло. На нем меня не будут любить — меня втопчут в грязь. Моим черепом снова будут играть в футбол…
Максиму почему-то вспомнился разрытый сегодня курган. От мертвой царицы не осталось даже скелета. Только желтая глина…
— Возможно, я скоро умру. Возможно, буду свободной. Возможно, у нас с тобой впереди целая жизнь. Не знаю! Никто не знает, даже боги, в которых ты не веришь. Пусть все будет по-твоему, Максим. Сейчас ты уже не мальчик, сейчас ты стал взрослым. Решай! Сердолик у меня в руке.
Максим долго смотрел в тяжелое звездное небо, пытаясь найти нужные слова. На ум пришел собственный неудачный перевод. «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму — и замер, недвижим…» Нет, так не ответишь. Он стал взрослым. Он должен решить.
— Это твоя бусина, Нина. Она загорится.
6
— Тебя к телефону, — позвала мама.
— Угу!
Максим не без сожаления отложил в сторону том Моммзена, встал, взглянул в окно. Поредевшая крона старого клена уже не скрывала соседний дом. Зимой он виден весь — старый, еще начала века. Клен, красный кирпич знакомых стен, нитки телефонных проводов…
Его детство. Его мир. Его жизнь.
— Это Нина, — услыхал Максим. — Но вспоминать меня совсем необязательно.
— Я не забывал, — ответил он, и уточнил: — Не забыл. Телефонная трубка внезапно стала горячей.
— Сейчас я продиктую телефон. Если хочешь — позвони… Максим, поскольку ты все-таки… интель, скажу сама. Ты мне ничем не обязан, понимаешь? Звонить необязательно.
— Диктуй, — выдохнул он.
Карандаш был уже в руке. Номера Максим обычно записывал на полях старой телефонной книги.
— Сейчас… — Нина засмеялась. — Я твои стихи вспомнила. Про Афродиту Аргимпасу. «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму — и замер, недвижим…» Правильно?
Трубка превратилась в лед. Максим не упоминал при ней Аргимпасу. Он вообще не читал Нине стихи.
— Правильно, — слово выговорилось на удивление легко. — Диктуй номер!
Или все-таки было? Кажется, они говорили про Мозолевского, про раскопки Гаймановой могилы. Но ведь он читал по-украински! Или…
7
Девушка отошла от телефона, раскрыла ладонь. Бусина. Теплый огонь сердолика.
ОЛЕГ ДИВОВ
ЕНОТ ДОПРЫГАЛСЯ
Сначала его прозвали Канада Кид, говорит Дядя. Потому что мелкий и с севера родом. Чего он оттуда сорвался, не знаю, врать не буду. Сам не рассказывал. Может, ухлопал кого не того. Да наверное. Он был по молодости такой. Стрелок. Если до обеда ни разу не пульнул, считай, день прожил зря. Ну, вот. Приехал он, значит, представился местной публике, как тогда было принято, и нанялся объездчиком к ирландцам…
