— Я бы полюбил тебя братец, да изо рта у тебя дурно пахнет. И грязный ты, как свинья.
— Оскорбление достоинства, — поднял голову толстяк. — Моральный ущерб, — подмигнул он Петру, — Плевое дело. Есть свидетели. Мы выиграем, даю вам слово. Осталось документы оформить. Ну?
— Иди ты, — махнул на него Петр, — Овца заблудшая.
— Овец, — поправил рохлик.
Толстяк обиженно выпятил нижнюю губу и сгорбился.
— Неважно, — примирительно сказал Петр, — Сей раб Божий свят в своей невежественности. Святая простота, говорят про таких. Его надо просветить; я уже работаю над этим. Верно, брат мой?
Толстяк получил новый толчок и заскулил что-то невразумительное, распустив слюни. Пауку стало противно на него смотреть, и вот тут-то они встретились глазами с Петром. Мужичок расплылся в радостной улыбке:
— Вот тот, кто предаст меня! Здравствуй, брат! Какими ветрами тебя занесло в нашу тихую гавань?
— Сложно объяснить, — неохотно говорит Паук, — Я дезориентирован.
Петр сдвинул брови, помолчал и ответил:
— Откуда ты, брат?
Паук ответил, что из такого-то города, такого-то числа-года рождения. Мужики переглянулись, рохлик прыснул в ладонь.
— Я не спрашиваю тебя, кто ты, — вкрадчиво произнес Петр, — я спрашиваю, каков был твой путь сюда. Ведь путей множество и два человека, выходящие из одного пункта в другой, изначально пойдут по разным дорогам. Что ты делал? Поняв твой путь, можно судить о тебе, как о человеке.
Паук замер. Мужчины непрерывно смотрели на него. Постаравшись выдохнуть как можно бесшумнее, он сказал:
— Я пока не готов ответить на этот вопрос.
— Во дает, — сказал рохлик.
— Если ты здесь, значит ты уже готов.
— Я тебя первый раз в жизни вижу и выкладывать свою подноготную не собираюсь.
— А я тебя уже пятый — в разных жизнях, — Петр с треском ломал зубчики у вилки.
Образовалась пауза. Столовая пустела. Народ потянулся к выходу, мимо их столика проходили пациенты с опустевшими подносами.
— Вдруг ты тот, кто нам нужен, — мечтательно сказал Петр, — Я вот сантехником был: краны, трубы, все такое. Прокладки менял. Сейчас пророк. Завтра может еще кем стану. Космонавтом, например.
Петр состроил смешную гримасу. Но глаза этого человека заставили Паука прищучить улыбку. Паук испытал неприятное ощущение, словно его просматривали насквозь. И рохлик, и Вадик, и суровый Василий, даже толстяк вдруг показались ему совсем не теми, какие они есть. Глаза их выдавали с головой. Похоже, перед ним разыгрывали спектакль, но, судя по всему, труппа устала кривляться.
Паук разлепил ссохшиеся губы и почти прошептал:
— Я продавал мыло.
Слова эти произвели мгновенный эффект — напряжение разрядилось, и на него смотрели уже дружески. Вливание в коллектив, называется, потом объяснит ему Вадик. А раньше я с ними не общался? — спросил Паук, на что получит ответ: с ними общался другой человек. Мы все время от времени меняемся.
Оставшиеся больные усиленно гремели приборами.
— Я пишу роман, — серьезно сказал рохлик, — вот уже двенадцать лет, и буду писать его до тех пор, пока не умру. Роман длиною в жизнь, а? — захихикал он.
— О чем? — спросил Паук.
— Ага, в этом вся суть! — рохлик даже вскочил с табуретки, — Этот роман очень сложен по содержанию. Он большой и многомерный. Я посвятил ему свои лучшие годы. Раньше занимался всякой мелкой ерундой — ну, знаешь, статейки, рассказики, повести для имбицилов, эротические ноктюрны. Потом я понял ничтожность этого копошения и решил создать нечто иное. Вернее, что-то сказало мне: ты должен это сделать, это — смысл твоей жизни. Целый год я не делал ничего, еще пять лет я готовился. Признаться, я не работал, потому что работа мешала мне сосредоточиться. Меня даже жена из дому выгнала на этой почве.
— А роман…. Он больше, чем "Война и мир"?
— О! Гораздо больше! Сначала читать его просто, — аж захлебывался от возбуждения рохлик, — но с каждой новой главой возникает желание отбросить книгу и заняться чем-нибудь получше. Однако тот, кто продолжит чтение….
— Станет блаженным! — заорал Петр, — Не слушай его, он тебе наплетет басен с три короба. И в карты с ним ни за что не играй — он жульничает.
— Это кто жулит? Это я? На себя посмотри, обмылок! — запищал рохлик.
— Брат, слушай. Не обращай внимания на некоторые неуравновешенные личности. Здесь ты среди нормальных людей, а там за оградой настоящие психи живут. Зуб даю на отсечение, — и Петр закивал.
— Поэтому у него пасть щербатая, — желчно отозвался рохлик.
Петр потянулся через стол и треснул рохлика ложкой по лбу.
— Разве плохо, когда любишь свою работу? — подал голос толстяк, пока те двое выясняли отношения, перебрасываясь остатками еды, — По будним — с девяти до пяти, в субботу — с десяти до двух, воскресенье — выходной. Ну разве плохо? Нет, я долго терпел, и буду жаловаться в Верховный суд. Это НЕ-КОН-СТИ-ТУ-ЦИ-ОННО.
— Зачем тебе такой большой срок для написания книги? — спрашивает Паук, когда перебранка между Петром и рохликом стихает.
— Затем, — высокомерно отвечает тот, — что я хочу поместить в него всю человеческую мудрость, все страдания человеческие, всю любовь чел…
— А, заткнись уже! — ревет Петр, вращая зрачками. Вид у него совершенно невменяемый.
— Но это же сизифов труд… — пытается продолжить дискуссию Паук.
— Ничего подобного!
— Брат, плюнь ты на убогого. Человек, отрицающий наслаждение своей жизнью ради эфемерного желания дистиллировать ее в книге, заслуживает сострадания. Вместо того, чтобы наслаждаться ею, он как червь в навозе, ковыряется в людском общежитии. Да он самый обычный графоман.
Тут бы начаться драке и кулаки были занесены, и глаза горели идейной ненавистью, да, как назло, рядом возникло несколько одноликих сестер со шпарящими электричеством дубинками. Дуэль решили отложить и разошлись с хрупким перемирием кто куда.
Через динамик объявили, что отбой в три. Значит, остается час с мелочью, отметил про себя Паук, высматривая среди выходящих Вадика. Когда он уже решил, что его друг не появится, Вадик вприпрыжку выскочил на тротуар и почти бегом направился к нему. Дернул за кофту и потащил за собой. Паук решил, что это элемент конспирации и послушно поплелся следом.
— Ну? — спросил Вадик, — Что новенького?
— Уфф, — Паук утер пот со лба, — Даже не знаю, с чего начать. Хочется успеть все.
— Не успеешь, сколько бы ни пытался. Мы всегда хотим успеть все на свете, но в конечном счете не можем сделать и малой части того, что запланировано. Даже отъявленный трудоголик когда-нибудь устает и чего-нибудь не успевает.
