Пантера махнула мне рукой и заплыла внутрь. Я последовал ее примеру.
Уже внутри я заметил, что все помещение, в котором мы оказались, в длину не превышало двадцати-тридцати метров. Затем следовали огромные металлические створки, видимо, отделявшие этот кусок трубы от ее остальной части. Пантера нажала на какую-то кнопку на стенке, люк за нами автоматически задраился, а вода вокруг начала уходить через боковые шлюзы. Когда ее совсем не осталось, мы скатились по поверхности и уперлись ногами в металлические створки.
— Уже хорошо, — сказал я, — я-то думал, что нам придется проплыть по всей трубе до самого ее конца.
— Нет, зачем? — ответила Пантера. — Подобные трубы используются для запуска кораблей. Мы же не можем выводить их концы на самую поверхность океана, это было бы слишком заметно. Легкие истребители пролетают по коридору, разгоняясь до высоких скоростей, после чего просто по инерции прорываются через последние десять метров воды и вылетают прямо из океана. Со стороны выглядит здорово. Для тяжелых бомбардировщиков и грузовых делают шлюзы для вылета через острова или скалы. Скорость уже не та, масса большая, с поворотливостью тоже не так, как у легких.
Я задумался.
— Мы в шлюзе сейчас?
Пантера кивнула.
— Насколько я понимаю, если не закрыть створки, в которые мы упираемся ногами, то к вам по этой трубе хлынет вода. Единственный вариант — раскрыть их на небольшое время, впустить истребитель, потом закрыть их за ним, перед этим успев открыть те, что сдерживают огромную толщу воды при вылете на поверхность. Истребитель скорости терять не может, он должен ее только наращивать. И в этих тридцати метрах шлюза он в любом случае не остановится. Как он может вырываться наружу, если его промежуточный отсек между базой и водой занимает настолько ничтожно малое пространство?
— Клин, не ломай себе голову. Естественно, шахты для запуска истребителей работают несколько по другому принципу. Труба закрывается у своего основания, когда истребитель уже летит по ней. Он разгоняется по всей длине шахты, никаких препятствий кроме этих последних створок, — она ткнула пальцем вверх, туда, откуда мы пришли, — нет. Их раскрывают в последний момент, когда до вылета истребителя из трубы остается не менее пары секунд. Потом настолько же быстро и точно закрывают. Попавшая в шахту вода тут же откачивается.
— И что, система работает, и каждый второй не разбивается о створки при бешеной скорости?
— Все делает автоматика. Пилот получает контроль над машиной уже в небе, а до этого момента истребитель на автопилоте, скорость постоянная, створки тоже не люди открывают, если это, конечно, не тот случай, что у нас с тобой. Система работает, Клин.
— Да уж… представляю, как при атаке на вашу базу аккуратно и одиноко по очереди из-под воды вылетают истребители, при этом каждый дожидается, пока откачают воду, оставшуюся от последнего. Роскошная обороноспособность, — съехидничал я.
— Это не база, Клин. Это один из десяти городов. И его прячут от боевых действий. Там, внизу, обычные люди пытаются жить, в то время как такие как мы убивают друг друга на войне. Город, естественно, оборудован боевым сектором в целях безопасности, но здесь, прежде всего, люди живут, а не солдаты. Подводной базы, предназначенной только для военных действий, у нас не существует. Все военные объекты расположены на суше.
— Ладно, а чего мы тут зависли-то в этой трубе? — спросил я. — За нами прилетят?
Пантера наклонилась и ввела какую-то цифровую комбинацию на панели тех створок, на которых мы стояли.
— Нет, полетим мы сами, — сказала она, — точнее, поскользим. Это шлюз не для истребителей, это наш слегка переоборудованный вход для самых безбашенных экстремалов!
Словно по заказу створки под нашими ногами разошлись в стороны, когда Пантера закончила говорить.
Земля исчезла у меня из-под ног. Я сам не успел толком понять, что же здесь произошло. Только что я стоял на ногах, а уже катился вниз по огромной металлической трубе.
— Как же я это обожаю! — завопила Пантера где то сзади.
Я ответил ей теми словами, которые подвернулись под язык. То есть, в основном, нецензурной бранью.
После того случая, у меня осталось лишь одно слово, характеризующее те секунды, в течение которых мы неслись вниз по коридору. И это слово — «СКОРОСТЬ».
Я орал во всю глотку. Но не от страха. Ощущение мне явно нравилось.
Шахта постепенно изменяла свой наклон, перерастая из вертикальной в горизонтальную. Когда градус ее наклона полностью сошел на нет, моим глазам открылась ужасная картина.
Я видел свет в конце тоннеля, как бы глупо это не звучало. Но не увидел ничего похожего на то, за что можно было зацепиться и остановить свое скольжение.
И вот тогда, на бешеной скорости и в сотне метров от обрыва я полностью потерял ощущение эйфории. Ее заменил первобытный страх. Я не знал, что ждет меня впереди, когда закончится эта труба.
И тогда меня осенило. Тесак все так же болтался на поясе, регулярно звякая о стены шахты, я не выложил его в рюкзак вместе с перчаткой и пистолетом.
Эта была небольшая надежда на спасение. Шанс.
До конца шахты оставалась какая-то сотня метров. При такой скорости это было вообще ничто. Десятки метров улетали за секунду. Я выхватил тесак из чехла трясущимися от паники и скорости руками и изо всех сил воткнул его в трубу, по которой катился. Меня резко дернуло, развернуло вперед головой, клинок вылетел из прорубленной щели, а я, незначительно сбросив скорость, покатился дальше…
Я совершенно не помню того момента, когда вылетел из этой трубы. Глаза ослепило ярким светом. Зажмурившись, я пролетел еще метров пятьдесят, наверное, но уже по воздуху, пока не приземлился на что-то мягкое, что подбросило меня в воздух еще несколько раз по ходу того, как я по нему кувыркался. Где-то рядом восторженно закричала Пантера. Постепенно приходя в себя, я привык к яркому свету и осмотрелся.
Прямо после окончания трубы на добрую сотню метров в каждую сторону была натянута громадная гимнастическая сетка. Она и принимала в свои объятия экстремалов, возжелавших воспользоваться таким диким во всех отношениях входом в город.
Над собой я не увидел никакого намека на небо. Естественно ему здесь неоткуда было взяться. Его заменял купол, увешанный сотнями, наверное, даже тысячами прожекторов.
Метрах в тридцати под нами шумел город. Я перевернулся на живот и сквозь сетку посмотрел вниз. По улицам города сотнями ходили самые обычные люди, подобные тем, которых я часто видел в старых фильмах. Если бы я увидел их в другом месте и в другое время, то ни за что не подумал бы, что это повстанцы.
