А мне было худо.
Опостылела однообразная больничная еда, тошно было от одних и тех же рассказов о своих недугах и процедурах, жалоб на врачей и погоду, исчез куда-то Костя Гашетников. Жизнь без праздника. Пропал сон и как-то, провертевшись без толку полночи на койке, я зло встал и пошел курить в туалет. То ли накопилось, то ли созрело, но в резком свете хлорного сортира отчетливо вспомнилось все...
...В пятнадцать или шестнадцать лет - когда это было?
Улицы в запыленных акациях, крупным камнем выложенные ограды и белые дома в глубине садов, где гремят цепями ненавидящие мир псы. Колхозный базар, расставлявший в зависимости от сезона и урожая ведра с черешней и стаканы с малиной, пирамиды абрикосов и ящики с виноградом. И где-то там, с краю, в противоположной стороне от лысой, покатой горы, необъятность моря и песчаный пляж, не меняющий белого цвета своего тела даже под палящими лучами лета.
Утром - прозрачная родниковость морской воды, пронизанной еще нежарким солнцем, постепенная пологость песчаного дна и слизистый холодок страха от воспарившего из-под ноги волнистого блина ската.
Позже - раскаленность воздуха и разлитая маслом по телу лень, осторожный, фланирующий поход в дюны, где в раковинах барханов вдруг открывается жемчуг обнаженного женского тела.
После обеда, к вечеру - иное купание на ближнем, через кладбище, высоком берегу в белых мутных волнах среди бархатных от морского мха камней.
В тот вечер, казалось, вечернее солнце тоскливо запело медной трубой духового оркестра. Удары в большой барабан бились, словно свая входила в землю, и неверным, съехавшим набок аккордом звучала музыка похорон. Гроб стоял на грузовике с открытым бортом. Шофера не было видно за ослепшим от закатного солнца бесшумной машины и нечто единое уже стало в бездушном механизме и неподвижном покойнике.
Я шел за семенящей толпой.
- Кого хоронят, не скажете?
- Рыбака.
- Что же эта женщина так убивается?
- Еще бы - сын. Мать, а пережила сына-то.
- От чего же он?
- Болел.
Около ямы гроб сняли и поставили на землю. Мать, причитая, несколько раз поцеловала покойника в лоб, обернутый в ленту церковного свойства. Потом на белом саване рыжим песком из щепоти насыпали крест. Опять завелся оркестр, под его то разбухающий, то сморщивающийся звук прибили гвоздями крышку. Гроб взяли на веревки, опустили в яму, веревки, резко продернув, вытащили. Мать набрала горсть сухой земли и выплеснула ее в яму.
За ней торопливо стали бросать землю в могилу окружающие, пока за дело не взялся могильщик с лопатой.
Я тоже бросил свою горсть и отошел от могилы. Словно отдал обязательный долг, словно откупился, но страх смерти овладел мной и ее прикосновение ощущалось шелковой от пыли кожей между пальцами правой руки.
Тропинка, выбранная людьми по наклонному пласту ракушечника, свела меня с высоты обрыва на галечный пляж. Я сидел на камне, смотрел на мокрую от теплой морской воды руку, а прибой, равномерно вздыхая, перебирал гальку у моих ног, как четки вечности.
Сзади послышался сдерживаемый смех. В тени обрыва, поджав ноги под юбку и опершись на одну руку, сидела женщина. Перед ней в черных шароварах и цветной тюбетейке на четвереньках стоял уже немолодой мужчина и целовал ее в шею, в плечи, стараясь одной рукой расстегнуть на ней блузку.
Женщина не ответила на мой взгляд, но отвела его руку, легко поднялась и прямой походкой царицы, принимающей послов, направилась по берегу в контражур багрового расплава уходящего солнца. Он двинулся за ней с зашедшимся в счастливой улыбке лицом, слепо шарящий впереди руками и видя только ее, только ее...
...Вспыхнул в зале свет и зашумел водопад аплодисментов после небольшой паузы, потому непривычно аплодировать белому пустому экрану, но тут Костя Гашетников стал вытаскивать на сцену ребят из студии, а мы смущенно и неумело раскланивались.
Верно говорят, что восторг человека, впервые увидевшего себя на экране подобен восторгу первых зрителей синематографа. В тот вечер наши товарищи, студенты, увидели себя в наших фильмах. Это был первый творческий отчет киностудии Технологического института.
Мы высыпали на улицу веселой гурьбой.
На Москву тихо спустилась кисея майской ночи. Расставаться так не хотелось, что решили прогуляться по Садовому кольцу. На Крымском мосту я задрал голову вверх и увидел небо. Словно в первый раз.
- Звезды смеются, как дети, посмотри, - сказал я Коле Осинникову, повернулся и увидел глаза, но не Коли Осинникова, а чьи-то, в которых мерцал звездный свет восхищения.
- Ты кто? - спросил я.
- Том, - сказала она.
- Тогда я - Вал, - подхватил я ее шутку и показал ей на набережную в цепочках фонарей, - а Москва-то-река совсем офонарела.
- Я тоже, - призналась Том. - Все-таки наши парни из Технологического - самые талантливые и вы еще наделаете шума в Каннах.
- Ну, почему же, в институте инженеров инженеров транспорта тоже неплохие фильмы делают, - заскромничал я.
- Кто-о-о? - с протяжной усмешкой переспросила она. - Эти стрелочники и будочники?
- Стрелочники всегда виноваты, такая у них судьба, Том.
- Послушай, Вал, а может, смоемся?
И мы, схватившись за руки, сначала на цыпочках, потом перейдя на грохочущий аллюр, хохоча , скатились по каменной лестнице.
Река томно и маслянисто перемигивалась с огнями набережной и чем дальше мы шли, тем становилось тише, будто город остался далеко за спиной, мы перешли по железнодорожному мосту пока нас совсем не скрыла темнота Нескучного сада.
- Ты - не Вал, я знаю, ты - Валерий Истомин и ты самый талантливый в студии.
- А еще что ты знаешь?
- Все, что мне надо, я про тебя знаю.
- Значит, ты знаешь, с кем связалась, что времени в моей жизни на любовь нет, зачем я буду морочить голову красивым девушкам, как ты, если я уже женат... на кино?
- Я - не та девушка, которой требуется морочить голову. Я - Том. И можешь на мне не жениться. Это совсем необязательно. А с тобой я все равно буду. Всегда, когда ты этого захочешь.
Так мне никто прежде не говорил...
...звезды - сияющие дети, улыбнитесь нам с высоты, вы знаете, что мы вместе, что мы любим, что мы, разорвав пелену предрассудка, рассудили силой любви, что нет тяжелее проступка БЫТЬ ВРОЗЬ...
...помнишь старуху, твою бабку, оживший камень, сухая плоть, что ей чудится в ночи, она стоит косматая, белая у нашего дивана, пытается что-то различить в полумраке, ты прячешь меня под одеяло, она стоит, долго качаясь, исчезает, тихо качаясь, а я тону лицом в твоем горячем теле...
...перед рассветом ты плакала, помнишь? горячо плечам от твоих слез, я растерян и глажу тебя неумелой рукой, я иду по рассветным улицам, мне навстречу майские солнечные влюбленные, забывшие про сон, а плечам горячо от слез, горячо от твоих слез, горячо...
