- Был. - Поколебавшись, она пояснила: - По одному из преданий именно под этой шелковицей погибли Пирам и Тисба. Понимаете, ягоды у нее были белые, а когда они погибли, покраснели. И такими остались уже навсегда.
- К стыду своему, - признался Иван, - я и представления не имею, кто такие Пирам и Тисба.
- Герои новеллы Овидия.
- По-моему, древнегреческий поэт?
- Древнеримский. Публий Овидий Назон. Его любил Пушкин. Любил и Виктор.
- Тутовые деревья не живут по две с половиной тысячи лет, - практично заметил Лобов.
- Конечно, не живут. Но разве в этом дело? Дело в легенде.
- А в чем ее суть? - осторожно спросил Иван.
- Суть в том, что даже дерево, даже дерево, ощутило трагедию погибшей любви.
- Это мне понятно. Я спросил о Пираме и Тисбе.
Лена грустно улыбнулась, разглядывая Лобова.
- А о Ромео и Джульетте вы знаете?
- Конечно.
- Ну вот. Пирам и Тисба - это овидиевы предшественники шекспировских героев.
И поскольку, явно не удовлетворившись этим, Иван ждал подробностей, Лена рассказала ему содержание овидиевой новеллы. Пирам и Тисба жили в Вавилоне в соседних домах, которые разделяла глинобитная стена и давняя вражда родителей. Но юноша и девушка полюбили друг друга. Каждый вечер они встречались у глинобитной стены, в которой был пролом, шепотом разговаривали, а когда наступала ночь, прощались. Их тяга друг к другу была так сильна, что они решились однажды нарушить запрет родителей и встретиться ночью далеко за городом у могилы Нина, основателя Ассирийской империи и покорителя Вавилона, под старой белоягодной шелковицей, росшей на берегу ручья. Тисба пришла первой, но, испугавшись свирепой львицы, спряталась в пещере. Убегая, она уронила свое покрывало, и львица разорвала его, испачкав кровью только что убитого ею быка. Пришедший позже Пирам рассмотрел при лунном свете следы львицы, пошел по ним и с ужасом обнаружил разодранное в клочья, забрызганное кровью покрывало Тисбы. Поцеловав остатки покрывала, Пирам сказал: "Обагрись теперь и моей кровью!" - поразил себя в грудь мечом и остался лежать под шелковицей. В тумане смерти он еще успел увидеть лицо Тисбы, живой и невредимой, в ужасе склонившейся над ним. Но того, как Тисба поднялась на ноги, приставила острие меча к своему сердцу и бросилась на него. Пирам уже не видел. Влюбленных соединила не жизнь, а смерть. В одной могиле похоронили их.
Со сложным, противоречивым и переменчивым чувством разглядывал Иван погрустневшее лицо Лены. Словно некая пелена спала с его глаз. Как-то разом прозрев, он увидел в ней не женщину и даже не девушку, а девочку. Конечно, Ян Кирсипуу говорил ему об этом. Но одно дело слушать слова другого и верить и не верить ему, и совсем другое вдруг самому увидеть эту девочку, еще живущую частью своей души в придуманном мире туманных грез и до конца не осознанных желаний, еще не успевшую по-настоящему шагнуть в жестковатый, но ясный в определенности своих отношений взрослый мир. Кто в детстве не мечтал о чистой и самоотверженной, вечной любви? История Виктора и Лены трогала сердце Ивана. Но так же как история Пирама и Тисбы, придуманная Овидием в укор растлению и распутству римской знати, она была придуманной, слишком театральной для действительной жизни, ненастоящей. Сердце Ивана было полно жалости, но была в этом чувстве и доля неловкости. Ему было неловко представлять себе Лену рядом с Виктором в тени старой шелковицы, растущей на берегу ручья среди развалин, покрытых пылью минувших тысячелетий. Неловко за их искренние, но наивные клятвы в вечной любви. Той самой, никем и никогда до конца не понятой любви между мужчиной и женщиной, о которой они лишь мечтали, не зная ее сути. Дети! Сущие дети, приблизившиеся к любви как к красивой, но пугающей игрушке, которую очень хочется и очень страшно взять в руки. И надо же было случиться такой нелепости, что эта больше выдуманная, чем настоящая любовь попала в чужом и чуждом земным законам синем мире в самую настоящую, а не выдуманную трагедию! Где же справедливость? Да и есть ли она вообще?
- Я думал, - негромко сказал вслух Иван, - Шекспир сам придумал историю Ромео и Джульетты. А он только повторил ее! И повторил по-своему, по-другому.
- Все повторяется по-другому! А значит, и не повторяется по-настоящему.
Помедлив, Лобов осторожно спросил, стараясь не обидеть девушку:
- Нужно ли тогда возвращаться в прошлое? Еще и еще раз терзать сердце?
Лена подняла на него карие глаза, и Иван подивился неожиданному спокойствию ее взгляда.
- Прошлое... Мне кажется, что с тех пор, как мы стояли с Виктором под старой шелковицей, прошло не полтора года, а целая жизнь. Я уже не та Лена Зим, что раньше! Иногда мне хочется сменить имя. Прошлое... оно прошло, я выросла из него, Иван. Поэтому и хочу проститься с Виктором. Но это мое прошлое! Не слишком ли я легко расстаюсь с ним?
- Не надо бояться солнца, Лена.
Девушка непонимающе смотрела на Ивана.
- Солнца?
- Солнца, - подтвердил Лобов. - Я не большой любитель поэзии. Но Пушкина я люблю. Я люблю и финал его Ариона. По-моему, это по Овидию, впрочем, не уверен в этом.
С новым интересом глядя на Лобова, Лена переспросила:
- Арион? - И покачала головой. - Не помню!
Немного смущаясь, он всегда смущался, когда ему случалось декламировать стихи - непривычным для него было это занятие, Иван прочитал вполголоса:
- Погиб и кормщик, и пловец! Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою. Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою. - Иван помолчал и улыбнулся девушке. - Так что не надо бояться солнца, Лена. Всем нам приходится тонуть в бурях! А потом сушиться под какой-нибудь скалою, распевая прежние гимны.
Поездка в Месопотамию по-новому сблизила Лену и Лобова, но сблизила в русле все тех же дружеских отношений, может быть, сердечных, но все-таки только дружеских. Как ни странно, дальнейшему развитию отношений мешала именно их дружественность. У настоящих людей, у порядочных, искренних в своих чувствах мужчин и женщин барьер дружбы на пути к любви часто оказывается гораздо более жестким, чем это может показаться на первый взгляд. А то и непреодолимым! Чтобы перешагнуть этот незримый барьер, нужна некая бесшабашность, толика смущающегося самим собою бесстыдства. Характеры Лобова и Лены были чужды тому и другому, поэтому их отношения, скорее всего, так и остались бы дружескими, если бы они не хитрили, хитрили довольно искусно, хотя делали это бессознательно, инстинктивно. Нимало не считая свое поведение преднамеренной хитростью. Любовь вообще хитра по своей природе и склонна к самым удивительным превращениям, из-за чего порою не сразу распознается даже теми, кто ею уже безнадежно болен. В своей неосознанной хитрости любовь может оборачиваться подчеркнутой холодностью, досадой, демонстративной вежливостью и непонятной злостью, ученическим восхищением и пылкой ненавистью. Не отдавая в этом отчета, хитрили между собой и Лена с Иваном, инстинктивно охраняя неторопливо расцветающую любовь: несмотря на сердечность и теплоту установившихся отношений, они так и не перешли на ты!
