Все шло как надо.
Конечно, они врали, будто не хотят веселиться. Кто этого не хочет. Стоял хохот: дикий Дэйв ужасно ревел на всю кают-компанию, изображая допотопного эндрюсарха, грузного и ловкого пожирателя мастодонтов, а в роли мастодонта выступал протестующий, но довольный Анджей-Пупырь с заплывшим фиолетовым глазом. Как будто кто-то другой, а не Дэйв подбил ему этот самый глаз менее суток назад, как будто вернулись давние полузабытые времена решимости, надежды и согласия – пусть не настолько счастливые, как врет сито-память, а все же…
– Пирожные! Пирожные!
Под единодушный вопль появились не только пирожные, но и свечи. Их было только семь, а не сорок семь, – болотный воск трудно найти и еще труднее очистить. Вдобавок, подумал Стефан, незачем лишний раз напоминать Петре, сколько ей лет на самом деле. Молодцы, учли и это. Какие же все-таки молодцы.
Сейчас он любил их всех.
Петра задула свечи. Лунообразное лицо ее сияло, меж пухлых щечек помещалась смешная пуговка носа. Если девчонке завить волосы – совсем куколка, пупсик, губки бантиком. Любопытно, как по-разному они взрослеют: почти каждый поначалу плакал, потеряв родных и перспективу, спустя время кременел и ожесточался, а этой хоть бы что. Какой была, такой почти и осталась – дитя, два сапога пара с Анджеем. Оба не могут поверить, что такое могло произойти с ними, оба живут в выдуманном мире, и оба, по-видимому, безопасны. Им почти уютно среди нас, трусливых озлобленных подонков, посреди серой необходимой монотонности, и им не надо врать, что когда-нибудь нас спасут и вывезут отсюда…
Он надкусил пирожное. Рот моментально наполнился слюной, хотя, конечно, эрзац – он и есть эрзац, и без постороннего привкуса никакое блюдо не обходится, пирожное тож. Пирожное, пожалуй, с особенной силой, потому что благодать редкая, разовая… Не забыть бы под благовидным предлогом забрать одно для Маркуса в видах вознаграждения за донос, а дежурить ему днем – шиш…
– Отдай! Не твое!
Крик, как удар хлыста. Пулеметный грохот опрокидываемых стульев.
Стефан вскочил. Крикнул Киро, хотя кричать следовало бы Петре. Единственная из всех она еще не поняла, не поверила и только смотрела расширенными глазами то на пустую ладонь, где только что было пирожное со следами воска от свечек, то на Дэйва, запихивающего в пасть долю именинницы. Губы ее начали вздрагивать. Повисла гробовая тишина, и Стефан, на секунду растерявшись, не знал, что сказать и как скомандовать, только понимал, что праздник испорчен безнадежно. Дэйв чавкал, посверкивая глазами по-волчьи. Скотина, подумал Стефан, убить его мало. На торф пещерного дикаря? Да он оттуда и не вылезает…
– Это ты зря сделал, – неестественным голосом проговорил Илья.
Дэйв одним глотком отправил пирожное в желудок. Затем медленно и страшно оскалился и вдруг, отпрыгнув к переборке, подхватил с пола опрокинутый стул. Малыши с визгом брызнули прочь. Петра всхлипнула.
– Убью! – проскрежетал Дэйв. Его лицо стремительно наливалось кровью. – Не подходи!
Кто-то запустил в него кружкой. Угрожающе галдя, надвигались стеной. Дэйв кружку отбил и одним взмахом отшвырнул Уве, ринувшегося на него сбоку. Что ему Уве. Остальные отхлынули. Маркус упал, потянул скатерть – зазвенела битая посуда, заскакали по полу осколки. Девчонки закричали. Ронда картинно засучивала рукава. Илья нехорошо усмехался.
– Брось стул! – крикнул Стефан, стараясь перекричать галдеж.
Петра наконец разрыдалась, горько и неудержимо. Ее никто не утешал. Кто-то из младших сквернословил тонким голосом, и Уве тоже сквернословил, держась обеими руками за бок и шипя от боли. Фукуда Итиро перепрыгнул через стол, пластался кошкой, ловко увертываясь от описывающего круги стула, причем с лицом совершенно невозмутимым. В движениях Дэйва появилась неуверенность: маленького японца и раньше старались попусту не задирать – не потому, что ему случалось показывать свое умение, а потому, что молчаливо предполагалось, что он может его показать.
– Стой! – скомандовал Стефан. – Фукуда, назад!
Дисциплинированный Фукуда вперед и не шел. Он лишь отвлекал Дэйва на себя, что ему и надо было, а пуще того – рыжему Людвигу, до которого, похоже, только теперь дошла суть происходящего. Дэйв был ниже ростом и слетел с ног от первого же удара между глаз. Слышно было, как его голова гулко ударилась о переборку, и покатился по полу, подпрыгивая, выпавший из рук стул. Людвиг стул подобрал и аккуратно приставил его к столу.
– Бей…
Рыдала Петра, уткнув лицо в кулачки.
– Не трогать! – крикнул Стефан. – Назад!
Ринулись, едва не сбив Людвига с ног. Захныкала, упав, маленькая Юта. Дэйв яростно вскрикнул, когда на него обрушились первые удары; он пытался встать, и его валили на пол, и он снова пытался встать, прикрывая голову руками, и его опять валили под ноги толпе… Больше он не кричал.
– Бей гада, убей!..
– На тебе, на, на!
– Стойте! – орал Стефан. – Назад, говорю! Да остановитесь же, вы его убьете! Ронда, назад! Люди вы или не люди?
– Еще какие люди, – огрызнулся через плечо Илья, обрабатывая Дэйва ногами.
– Наза-а-а-ад!
Врезавшись в толпу с тыла, Стефан расшвыривал их. Убьют, если не остановить. Попраздновали… Стадо дикое, неуправляемое. Так их… Лопнул под мышками китель. Взвыл Илья, схваченный за штаны и воротник и брошенный плашмя на стол, хрустнули под ним уцелевшие тарелки. Швыряя следующего, Стефан зарычал, как Дэйв. Все-таки он был старше и сильнее любого из них, исключая сгинувшего Питера и, может быть, рыжего Людвига, но как раз Людвиг в орущую толпу не лез, а, сделав свое дело, скромно стоял в сторонке, так что остальные отлетали от Стефана, как кегли. Кое-кто успел отскочить сам. Визжала схваченная поперек туловища Инга, пыталась укусить за руку. Мыча от натуги, он швырнул ею в подбегающего Илью и цапнул кобуру. «Махера» не было. Черт, он же не там…
Он возвышался над избитым, тяжко ворочающимся на полу и харкающим кровью Дэйвом, один против всех, и понимал, что у него осталась самое большее секунда. Опомнившись, они набросятся – уже не на Дэйва, что им Дэйв… И эту оставшуюся секунду Стефан использовал вдумчиво и не торопясь. Секунда – даже слишком роскошно для настоящего капитана, чтобы решить, какой язык избрать для разговора с подчиненными. Потому-то Людвигу никогда не стать капитаном, что он подолгу думает там, где должны работать простейшие рефлексы…
– Всем стоять на местах! Стрелять буду.
Даже Юта перестала хныкать. Разинув рты, они молча смотрели в дуло «махера», лишь немногие растерянно переглядывались, и продолжала безутешно рыдать Петра, да еще слышалось хриплое дыхание и харканье Дэйва, пытающегося подняться на четвереньки. Да уж, попраздновали…
Он продержал их под дулом с полминуты – ровно столько, чтобы они пришли в себя, – и небрежно сунул бластер в кобуру. Он знал, как с ними обращаться. Не в первый раз, не в последний…
– Можно, я займусь Дэйвом? – спросила Маргарет.
Он благодарно кивнул:
– Займись. Киро, помоги ей.
– Я? – взвизгнул Киро. – Сам помогай!
– Поговори еще у меня, – сказал Стефан. – Марш! Люди вы или нет?
Он обвел их взглядом и подумал, что рано убрал оружие. Ни смущения в них, ни раскаяния, и только потому, что Дэйв еще жив. Не волки – шакалы голодные, лающие. Стая.
– Петра, – сказал он, – ты извини, что так вышло. Это и моя вина. Дэйва я накажу, обещаю. Ну хочешь, мое возьми пирожное, только не плачь… Я только чуть откусил. На вот.
Рыдающая Петра затрясла головой.
– Не хочу-у… Пусть он мое отдаст… мое-е-е…
– Да как он тебе его отдаст!..
Галдеж поднялся как-то сразу:
– Мы-то люди, а вот он…
– Вонючка! Гад, гад, гад, гад…
– Эй, Киро, дай ему от моего имени. За маму, за папу… Дай, говорю!
– Кто мое пирожное раздавил? Ты?!
– Завянь, я не давил. Не реви, Петра, он наш. Уйди, Стефан, не мешай! Все равно до него доберемся, только хуже будет.
– Уйди-и-и…
– Нет, правда, чего об него пачкаться. Пускай Лоренц наказывает. – Это Уве.
Первый разумный голос. И – незамедлительно – ответ:
– Чистоплюй, свинья чухонская!
– Сам чухно, а я норвежец! По роже захотел? Ну иди сюда, иди…
– Бей его!
– Молчать! – гаркнул Стефан во всю мочь легких. – Скоты! Сволочи! Кончено, погуляли, вашу маму! Всем спать сейчас же! Вон отсюда! Вон!..
Кто-то нечаянно толкнул его под руку. Надкушенное пирожное упало на пол и покатилось под стол, в пыль.
Ужас.
Подстерег. Навалился – липкий, текучий.
Проверь себя, если что-то не так. Пусть другие выясняют отношения, а твое дело сторона, достаточно помешать им поубивать друг друга, образумить же их никогда не удастся. Никогда и никому. Казалось бы, проще всего наплевать, а я не могу. Слюны на них у меня никогда не было.
Течет холодная жуть – кап, кап! Я боюсь. За себя. За них. За себя все-таки больше, потому что мне только пятьдесят три и очень хочется жить. Я так мало сделал – почему я не берег каждую минуту?! Поздно… Не исправить.
