Слово «майстер» он произносил бог весть почему на немецкий манер.
В ожидании барина садился без приглашения. На вопрос хозяина — сколько будет стоить — горько усмехался:
— За мою работу, если по-настоящему платить, у вас, господин Канаки, и денег в банке не хватит. Посчитаемся.
А иногда заламывал несуразные цены и приводил в трепет старого грека — владельца кафе или постоянного своего заказчика нотариуса Пимонова. Выйдя в переднюю к Дарагану, нотариус старался говорить потише, чтобы не привлечь внимания своей супруги, Марии Николаевны, признанной таганрогской красавицей, похожей, по словам ее поклонников, на прославленную европейскую знаменитость — танцовщицу Клео де Мерод. Пимонов покупал ей красивые издания, совершенно не считаясь с их содержанием, например «Курс палеонтологии» или «Историю Византии». Мария Николаевна была книголюбом, причем, в отличие от гоголевского Осипа, читала не ради интереса к самому процессу чтения, а ради того, чтобы потом поразить знакомых мужчин своими неожиданней познаниями.
Собственно, склонность Марии Николаевны к чтению скорее была во вред, чем на пользу супругу, но нотариус этого не подозревал. Видя красавицу жену за книгой, он от души радовался, что хотя бы в этот час она ни с кем не кокетничает. Словом, Пимонов был одним из выгоднейших клиентов Дарагана, и переплетчику не стоило бы заламывать здесь цены, вынуждая хозяина вполголоса торговаться: Мария Николаевна терпеть не могла скаредности мужа.
— Вот за эти книжонки — три рубля?! — ужасался нотариус.
— Да-с, — солидно подтверждал переплетчик, — какие же это книжонки? Извольте видеть: кажная побольше Библии!
— Придешь завтра, — шипел нотариус.
— Как угодно, — говорил Дараган, поднимаясь, — а только завтра мне приходить не с руки. Прощения просим.
Он снисходительно кивал головой и поворачивался к двери.
— Кто там? — слышался в это мгновение из соседней комнаты протяжный и ленивый женский голос.
Пимонов бледнел и совал книги в руку Дарагану:
— Бери, ради бога, бери и иди!
— Так что — три рублика, барин, — снижая голос, говорил перед уходом Дараган, но Пимонов только махал в отчаянии руками.
— Пожалуйте задаток, — шептал Дараган, отлично осведомленный о причинах томления заказчика, и протягивал шершавую руку.
Пимонов, приплясывая от нетерпения, совал ему рубль.
Дараган шел домой, даже не заглядываясь на вывески монополек. Вообще говоря, пил он редко: когда на душе станет уж очень несладко от нужды и унижений и когда потянет разбавить эту горечь и вдруг почувствовать себя сильным и независимым.
Придя домой, Дараган свалил книги на верстак и величественным жестом, молча, бросил на стол рублевую бумажку.
Марфа Филипповна сидела пригорюнившись в углу на табурете. В ее больших глазах застыло отчаяние. И вдруг — рубль! Это было спасение — ведь она уже готова была послать старшенького просить милостыню, не в силах больше смотреть на изголодавшихся детишек.
— Петя… Петруша…
— То-то же, что — Петруша, — бодрясь, солидно ответил Дараган, но, взглянув на жену и на молчаливых погодков, отвернулся. — Чего же ты… молчала? — хрипло спросил он. — Я бы к Евгению Осиповичу сходил!
Евгений Осипович, местный врач, лечил и взрослых и детей. Нет, не с него писал Чехов своего Ионыча: Евгений Осипович Возницын был не стяжатель. Не то чтобы он, подобно известному в городе доктору Иванову, отказывался от гонорара, но «выколачивать» деньги с бедняков он не любил. Случалось, что сам давал денег пациентам на лекарство или на молоко ребенку, немного, но все-таки давал. Семью переплетчика лечил издавна. Болезненной Марфе Филипповне и ее детям Возницын не раз прописывал лекарства и сам же их оплачивал. Бывало, что в особо крайних случаях переплетчик шел к доктору и одалживал у него то рубль, то даже трешницу… В общем, «задолжал» он Евгению Осиповичу не менее чем с полсотни, сумму для переплетчика огромную. Марфа Филипповна потому и не решалась идти к доктору за новым займом. Но на другой день Возницын неожиданно пришел сам и повел какой-то странный разговор.
Чтобы понять это посещение, Дарагану надо было бы знать, что доктор совсем недавно, как-то невзначай, стал членом партии кадетов. Сманил доктора его же пациент — чернобородый прокурор Михаил Петрович Араканцев.
— Нельзя, нельзя, доктор, — гудел Араканцев, когда они Накануне встретились в Коммерческом клубе, у стойки буфета. — Вся интеллигенция объединилась на платформе конституционно-демократических требований, один вы в стороне.
Евгений Осипович чуть не поперхнулся рюмкой водки. «Объединились» и «на платформе» — это были какие-то новые, пугающие слова, особенно странные в устах грозного прокурора. С другой стороны, если уж сам прокурор, не стесняясь буфетчика Федотыча, громко произносит поджигающие слова, то и в самом деле надо ли оставаться в стороне? В студенческие годы Евгений Осипович считал себя революционером, ходил на сходки и голосовал за трехдневные забастовки протеста. Сейчас он поостыл, но раз уж его зовет в партию с таким завлекающим названием умереннейший и влиятельнейший Михаил Петрович… Наверно, это очень стоящая партия! Да, в конце концов, Евгений Осипович всегда лелеял в душе идеи парламентаризма! Последнее время он, правда, перестал думать об установлении в стране конституциейных порядков, то были годы, заполненные работой в больнице и растущей частной практикой. Но жажда свободы слова и печати, в каких-то, конечно, разумных пределах, всегда жила о его душе.
— А как же насчет желательного строя? — озабоченно спросил Евгений Осипович.
— Ограниченная монархия, дорогой мой, вот идеал! — спокойно ответил прокурор, отправляя в рот еще одну, кажется уже пятую, рюмку. — Король царствует, но не управляет.
Евгений Осипович испуганно огляделся, однако на слова прокурора никто не обратил внимания. То ли еще в те дни говорилось публично!
— Что же, это меня устраивает, — твердо сказал доктор. — Где я могу записаться?
— Приходите на заседание старейшин, — предложил Михаил Петрович. — У меня на квартире. Завтра в восемь вечера.
Тут же выпив шестую или седьмую рюмку, прокурор неожиданно запел студенческую песню «Гаудеамус игитур», азартно дирижируя невидимым хором.
Вечером следующего дня Евгений Осипович сидел в большом мрачном кабинете Араканцева среди влиятельнейших людей города и с восторгом слушал речь таганрогского «златоуста» присяжного поверенного Александра Сергеевича Золотарева.
— Мечта святых борцов за свободу — декабристов — свершилась! — горячо говорил мягким тенором оратор. — Падающее знамя из рук Пестеля подхватили мы, партия народной свободы. И будем держать его высоко, клянемся в этом!
