— Тише, тише. Я тебя боюсь, у тебя глаза безумные.
— Вдруг они её убьют — в отместку? Её даже похоронить будет некому!
— Не убьют, — качнул головой Тоха. — Будут держать как козырь в рукаве. Вдруг ты вернёшься? Сам подумай, зачем избавляться от козырей? Да они над ней трястись будут! Слушай… а если найти тех, других, и с ними договориться? Вдруг получится?
— Нет никаких других. Только эти, а этим рабы нужны.
Тоха прищурился, разглядывая друга:
— Что ж в тебе такого ценного? Я шо-то не вижу.
— Все мечтают быть особенными, — криво усмехнулся Алекс. — Богоизбранными. Идиоты, ведь так здорово жить… просто жить, и чтобы тебе не мешали. А теперь, — он вздохнул. — Всё пропало. Меня в академию должны были взять по результатам тестов.
— Вот дурище! Шкуру тебе свою спасать надо. Так. Прямо сейчас едь домой и пакуй чемоданы. Ноги в руки — и вперёд. Только чтобы никто не мог даже догадаться, где ты. И не вздумай звонить, писать… даже посылать почтовых голубей. Так сваливай, чтобы никто и помыслить не смог, где ты, и с матерью не вздумай прощаться.
— Ну… я…
— Что — «Бэээ», что — «Мэээ». Кончай блеять. Что таращишься? Не вздумай! Та-а-ак. Не смотри на меня волком. Если они заметят, что притихла мамаша твоя, нигде сынулю не ищет, значит, предупреждена, и вы заодно. Усёк? Вот тогда-то ей и достанется. Если же увидят, как убивается бедная женщина, что ты её тоже кинул, то затаятся и будут ждать. Въехал? А теперь вали, давай.
Алекс пожал протянутую руку:
— Тоха, спасибо, если бы не ты, точно, крыша бы поехала.
На прощание обнялись, похлопали друг друга по спине. Алекс долго мялся у выхода.
— Вали, я сказал, а то смотришь так, словно хоронишь, — Тоха захлопнул дверь.
Несколько секунд Алекс не двигался, как будто не Тоха — всё человечество, сговорившись, захлопнуло дверь у него перед носом. И теперь он здесь, один, а они все — там. Те, кого он любит, тоже там, и не то, что не войти — даже не позвонить.
На город ложилась серая шаль сумерек, блекли цвета, кое-где в окнах загорался свет. Родной город, родные улочки и даже трубы завода вдалеке — родные. Алекс знал, что он уже всё это потерял, и продолжает терять, и пустота в душе разрасталась, как яма под лопатой землекопа. Пару дней назад было будущее, были друзья и то, к чему хотелось стремиться. Сейчас — пока есть, но с каждой минутой очертания всё расплывчатей, несколько часов, и всё это превратится в фата моргану, поманит за собой в зыбучие пески. Захочется сорваться с места и бежать, бежать, потому что пески — это всё, что останется.
Усевшись на бордюр, он вбирал в себя запахи, звуки, образы. Воробьи на тополе. Поперёк сереющего неба — перистое облако, похожее на позвоночник динозавра. Успокойся, друг, тебя списали, завтра — на переплавку. Ничего уже изменить нельзя.
Домой он вернулся затемно, постарался проскользнуть в комнату незамеченным, но из кухни донёсся мамин голос:
— Алёша, я сделала блинчики с малиновым вареньем, как ты любишь, иди, перекуси.
Пристроив пакет у вешалки, он поплёлся в кухню, и пил горячий чай, и ел блины, макая их в блюдце с вареньем.
— Лёша, не стоит так переживать из-за Джессики. Жалко её, да… но ничего ведь не изменишь. Ты бы себя видел!
Сглотнув комок, Алекс посмотрел на мать в упор… и отвёл взгляд. Столько в любви и надежды в её глазах! Рука так сжала вилку, что побелели костяшки пальцев.
— Спасибо, наверное, пойду я к себе.
— Как хочешь, — она улыбнулась, поправила светлые кудри.
Не удержавшись, Алекс обнял её, зажмурился и прошептал:
— Я люблю тебя, мама.
Последний раз Алекс плакал в первом классе, когда получил по носу от старшеклассников. Пришёл домой зарёванный и сразу — жаловаться матери. Она посмотрела холодно, отстранила его и объяснила, что плакать стыдно, а ябедничать при этом — стыдно вдвойне. С тех пор для него прослезиться было всё равно, что намочить штаны. Настоящие мужчины не плачут. Наверное, поэтому они живут меньше — выгорают, не умея выплёскивать чувства.
Усевшись кресло перед компьютером, он глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. К друзьям ехать нельзя, к родственникам — тем более. Место должно быть тихое, где раньше не приходилось бывать. Поехать наобум? Сесть на ближайший поезд, выйти на какой-нибудь перевалочной станции и дальше добираться электричками.
Воображение нарисовало провинциальный вокзал с заплёванным полом, вездесущих бабок с авоськами и хулиганского вида щербатых парней. Ещё чуть-чуть фантазии, и вот он, затхлый вокзальный воздух, воняющий мочой, скисшим молоком и немытыми телами. Вот захолустное село. Половина домов брошена. Некрашеные заборы накренились. Утки купаются в лужах, что вдоль раздолбанной дороги. Молодёжь разъехалась по городам, только старики остались. Интернет тут не ловит и нет ни единого человека, с которым можно по душам поговорить.
Нет, так дело не пойдёт! Как жаль, что не удалось поехать в Крым!
…сказочная лагуна с изумрудной водой. Мыс Виноградный. Дачный посёлок за городом. Фиолент. Это ведь именно то, что нужно! Помирать, так с музыкой!
— Спокойной ночи, сынок, — сказала мама из-за двери, протопала в свою комнату.
— Спокойной ночи, — ответил Алекс.
Первое время лучше отсидеться в небольшом городке или посёлке, а потом рвануть в Крым. Летом в Крым нельзя, там курортный сезон, много людей — лучше поменьше светиться.
Так, теперь надо замести следы. Как? А не написать ли Анюточке в ЖЖ: приюти на первое время, у меня проблемы. Точно! Подставлю девочку… Ничего, выкрутится.
Алекс открыл ЖЖ, прокомментировал Анюткин пост и собрался написать, что нагрянет в Харьков, но решил сделать это перед самым отъездом — а вдруг недруги прочитают? Чтобы получше замести следы, просмотрел в Интернете расписание поездов: Харьковский отправляется в 13.25.. Симферопольский идёт в четыре вечера. Значит, отсижусь в какой-нибудь крымской деревне до осени, а потом поеду в Севастополь.
На верхней полке шифоньера пылился походный рюкзак. Слишком много вещей брать не стоит. Только самое необходимое: пару футболок, пару брюк, свитер, джинсы, куртку, бельё… Показалось, что кто-то смотрит в спину. Нервно оглядевшись, Алекс зашторил занавески, сел. Теперь всю жизнь придётся вздрагивать при каждом шорохе, сторониться людей. Примет ли смерть такую жертву, отступит ли на пару лет?
Так, не раскисать! Киснуть можно и завтра, сегодня важно сохранить холодный рассудок.
Паспорт, документы, деньги — мамин подарок. На первое время хватит. Мама… Алекс вынул из принтера белый лист, написал: «Мама, я должен уехать. Надолго. Возможно, навсегда. Писать и звонить тебе не буду, объяснить ничего не могу ради твоей безопасности. Это письмо никому не показывай. Сожги, как только найдёшь. Прости, если сможешь. Алекс».
