— Сортир, потом умывальник, потом коридор.
— Сортир, насколько я помню, мужской.
— Конечно.
— Значит, я первый: посмотрю, нет ли кого.
— Есть. И не скоро выйдет… — Хельга улыбнулась и стала развязывать шаль.
— И кабинки открытые… — сказал я.
— В умывальнике тоже, — сообщила Хельга. — Много. Человек десять-двадцать.
— Да, конечно. В штабе уже полно резервистов, почти все курящие… Глупо. Я-то думал: действительно черный ход. Куда ты меня завела?
Хельга наконец развязала шаль и, тряхнув головой, рассыпала волосы по плечам, а шаль, скомкав, протянула мне:
— Держи. Или сунь в карман.
— Может быть, не стоит? — спросил я, начиная понимать ее замысел. Зачем тебе?
— Без меня ты не пройдешь мимо вахты.
— Мимо вахты я уже и с тобой не пройду. Поздно.
— Посмотрим! — И она нетерпеливо затолкала шаль в нагрудный карман моей безворотки (пуховик я отдал в гардероб).
В кармане уместилась только половина шали. Другая половина — с единственной вышитой розой — торчала наружу. Потом Хельга деловито взлохматила на темени свое червонное золото, распустила поясок и расстегнула пуговицы плаща — все, кроме верхней.
— Вперед, капитан! — приказала она, беря меня под руку и подставляя губы для поцелуя.
Я толкнул дверь левой рукой — и мы, продолжая целоваться, синхронно шагнули через ведра, уронив одно. Слева громко икнули и сказали: «О-го!» Мы тотчас отпрянули друг от дружки и ускорили шаг.
Прокуренный умывальник встретил нас одобрительным гоготом и следом за нами высыпал в коридор. Мы быстро шли, почти бежали по длинному коридору к выходу, держась за руки. Сзади неслись восторженные комментарии (кажется, я покраснел). Хельга на бегу выдернула из моего кармана шаль и сунула ее мне в руку, а метров за семь до вахты споткнулась и чуть не упала. Я успел ее подхватить.
Она висела на мне, поджав ноги и обняв меня за шею. Так и я понес ее дальше, снова целуя (не без удовольствия, почти всерьез и даже увлекаясь), но перед вахтой непроизвольно замедлил шаги. Дежурный офицер с любопытством наблюдал за нами из своего окошечка, а потом встал и распахнул дверь дежурки. Просто для того, чтобы лучше видеть? Тогда зачем у него расстегнута кобура с «першем»? Ну вот, уже взялся за рукоятку и кашляет.
Да. С ним этот фокус не пройдет. Вот если бы я был один…
Я остановился. Я же не знал, что у Хельги был не единственный фокус в запасе! О таких вещах надо предупреждать.
Она вдруг оторвалась от меня, забилась, выгнулась, локтем уперлась мне в грудь, закатила пощечину и крикнула:
— Пусти!
Я подчинился. Мне стало ясно, что она передумала, и что ей стыдно.
Хельга стояла передо мной, торопливо завязывая поясок, лицо ее пылало ненавистью и презрением.
— Дурак! — сказала она громко. — И целоваться не умеешь!
Повернулась и побежала прочь, к выходу.
Дежурный офицер захохотал.
Я слепо оглянулся на него, пытаясь запомнить лицо. Сейчас-то он на службе, и кобура расстегнута, но если его скоро сменят, а я еще буду здесь…
Из дальнего конца коридора уже подвалили недокурившие и накурившиеся зрители первого акта: перебивая друг друга, они взахлеб излагали его содержание дежурному офицеру… Я молча мял в руке Хельгину шаль, выслушивал различные версии происшедшего и медленно свирепел.
— Ну чего стал-мандал? — крикнули сзади. — Она же там без платочка! Замерзнет!
Сжав кулаки, я стал поворачиваться. Этот-то не на службе…
— Лоп-пух… — выговорил дежурный офицер (он уже заикался от хохота). — Дыг… Догоняй!
Я снова слепо глянул на него — понял — благодарно ухмыльнулся деревянным лицом и бросился догонять.
— Десять минут! — крикнул мне вдогонку дежурный офицер. — На подписание мирного договора!
— И на миротворчество! — добавили сзади. (Кажется, я узнал голос чижика-пыжика…).
Глава 5. «Ты не услышишь»
— Ты умный, — сказала Хельга. — Ты умеешь целоваться. Обними меня!
Она ждала меня у старого трамвайного кольца. Плащ у нее был застегнут на все пуговицы, поясок аккуратно завязан, волосы были рассыпаны по плечам, а глаза смеялись.
Я молча протянул ей шаль. На бегу я успел немного подумать.
«Обиделся?» — спросила она глазами.
«Не на тебя», — ответил я, продолжая протягивать шаль.
Мы были здесь не одни. Было время обеда, час пик. Переполненные конки и автобусы проносились, не останавливаясь, и пешеходы, взалкавшие стать пассажирами, сновали от остановки до остановки челночными рейсами. Отчаявшиеся просто ждали, а самые отчаянные уходили пешком. Нас то и дело толкали.
Она подошла ко мне вплотную и погладила меня по щеке. Я вздохнул, набросил на нее шаль и свел концы под подбородком.
Она права: мы здесь наедине.
И у нее зеленые глаза.
Но я успел подумать.
— Спасибо, — сказал я. — И… ты извини, но все это было зря. Я должен вернуться.
«Зачем?» — спросила она глазами.
Ответ у меня уже был сформулирован, и я ответил:
— Я офицер. Я получил повестку. Наконец, я женат и люблю жену. А на нее будут показывать пальцем и говорить: вот идет жена дезертира!
«Неправда!» — сказала она глазами и повторила голосом:
— Неправда!
— Что именно? — уточнил я.
«Почти все» — глазами. И голосом: — Почти все.
Да, может быть, и так, подумал я, вспомнив белого слона и звездочки на барьере. Но я обязан считать себя офицером, и повестка была — со всеми вытекающими. Остальное неважно.
Я повернул руку и посмотрел на часы. Тринадцать тридцать восемь остается меньше семи минут. И еще добежать.
— Тебе что-то известно?.. — я продолжал держать концы ее шали. (Женщин с такими глазами надо сжигать на кострах.) — Ты что-то знаешь об этом деле?
Подъехала конка и, скрипя рессорами и тормозами, остановилась. Она была почти пуста. Это была частная конка, и садились в нее неохотно, потому что из двух лошадей, запряженных цугом, лишь одна была здоровая — вторым был «пегасик». Такая пара может понести.
— Знаешь или нет?
«Знаю. Все». — И голосом: — Все о тебе.
— Тогда расскажи. — Я снова посмотрел на часы.
Хозяин конки уговаривал толпу: «Смирнехоньки — из одной кормушки едят, садитеся, господа, не бойтеся, у меня баба на что трусиха, а что ни воскресный день — на базар катаю…»
— Ты не услышишь, — сказала Хельга. — Ты сейчас глухой.
Она мягко отстранилась от меня, стянула шаль на плечи и, подойдя к «пегасику», стала чесать ему за лопаткой, там, где росло рудиментарное крылышко. Уродец по-птичьи закинул голову на спину, зажмурился и звонко застонал.
