Улисс обернулся к нему.
– Неужели можно подумать, что это правда? – спросил он удивленно.
– А зачем вы тогда выкупили женщину-обезьяну? – крикнул Трехсон.
– Да, зачем? – раздались голоса.
– Зачем? – переспросил Улисс, глядя на обращенные к нему липа. – А я хочу спросить вас: почему во всех газетах написали столько чепухи и ни одному журналисту не пришло в голову, что я сделал это из сострадания к человеку.
– Ну, знаете, это сказка для дураков, – презрительно ответил Трехсон.
– Этого не понять только животным или людям, потерявшим всякое представление о человеческой морали! – с горячностью воскликнул Улисс.
– Но-но, потише, маэстро, – заметил Трехсон, – как бы вам не поплатиться за оскорбление представителя прессы. Фить Трехсон не привык к такому обращению.
– А меня вы не оскорбили?
– Какое же тут оскорбление? Каждому вольно любить, кого заблагорассудится.
Это переполнило чашу терпения. Улисс размахнулся и наотмашь ударил Трехсона по лицу.
Можно было ожидать, что Фить бросится в драку. Но так мог подумать тот, кто не знал Трехсона. Получив оплеуху, он вдруг обмяк и заскулил:
– За что оскорбляют нашу прессу? Что же это, господа? Фить Трехсон не привык к такому обращению…
– Подлец! – крикнул Улисс и пошел к двери.
У выхода его задержал человек.
– Вы напрасно связываетесь с этим отродьем, – сказал он.
– А вам какое дело? – грубо ответил Улисс.
– Я лучше вас знаю этих людей и советую не связываться с ними, – спокойно сказал незнакомец.
– Кто вы такой?
– Честер Богарт, выпускающий «Вечерних слухов». Я вынужден работать на этой фабрике сплетен, но презираю ее. И вам советую презирать, забыть о ее существовании. А еще лучше – бороться.
Улисс пожал руку Богарту.
– Спасибо за сочувствие, господин Богарт, – сказал он. – Но мне все надоело… Я очень устал!
Перед вечером, в понедельник, Нгнола пошла в булочную и не вернулась.
Служанка обычно аккуратно выполняла свои обязанности. Она бесшумно прислуживала у стола, но всегда охотно вступала в разговор, если его затевал Улисс.
– Ты хорошо поджарила утку, – говорил Улисс.
Утка действительно была поджарена так, что из мяса не вытек сок. Так любил Улисс. Гурманы могли посетовать на то, что утка сыровата, но Улисс любил, когда так поджаривали мясо. В нем остается сладость…
– У вас, наверное, так жарят дичь?
– Чьто? Я не пониль, Улись, я не пониль, – растерянно говорила Нгнола.
И Улисс принимался жестами, мимикой объяснять ей. Иногда он забывал о еде и поднимался в библиотеку, чтобы найти книгу с рисунками и с их помощью объяснить Нгноле смысл того, что не могли выразить слова…
На этот раз, спустившись вниз, Улисс не застал Нгнолу. Он удивленно оглянулся. Где же она? Ах, да, он попросил ее пойти в булочную напротив. Сейчас она, наверное, войдет.
Пять минут восьмого… Но почему не приготовлен ужин7 Это странно.
Половина восьмого. А Нгнолы все нет.
В восемь Улисс справился о служанке в булочной.
– Да, она была здесь, – ответил булочник. И на его лице почему-то мелькнула ехидная улыбка. – Одну минуточку, я вам скажу точно: она была здесь без пяти минут семь. Я запомнил потому, что следил по часам, когда придет этот негодяй Капи. Он имеет обыкновение запаздывать. И я решил: если он на этот раз снова запоздает, даже на минуту – немедленно выгоню. Невзирая на то, что он сын пастора Смегли. Вы понимаете, господин Хент, этот негодный мальчишка не отдает себе отчета в том, что тысячи людей рады были бы занять его место.
Улисс не стал слушать дальше рассказ о страшных проступках сына пастора и побежал к себе. Он позвонил по телефону Эли, но тут же вспомнил, что она уехала на два дня в Цимбал, где, судя по объявлению, в местном театре требовалась артистка балета…
Поздно ночью Улисс позвонил в центральное полицейское управление. О судьбе Нгнолы туда не поступало никаких сведений.
Улисс плохо спал. Утром он обошел дом, словно Нгнола могла где-то спрятаться. Устав ходить по комнате, он опустился в кресло у вешалки.
Сейчас надо одеться и пойти посмотреть, что с Люо… Наверное, все по-прежнему. Случись перемена – госпожа Ричар немедленно позвонила бы ему…
Газета торчит из ящика… Сколько раз он собирался вызвать плотника, чтобы починить почтовый ящик. Газеты выпадают… Иногда они пропадают, и не узнаешь, что делается на свете.
Он взял газету и скользнул взглядом по странице.
«Белая раса – высшая раса».
При чем здесь белая раса? Его снова стали одолевать мысли: «Люо спит. Почему он уснул?.. Это он, Улисс, вмешался в биологию, пошел против ее законов. Но разве нельзя вмешиваться? Наука – это уже само по себе значит вторжение в природу… Хорошо сказал профессор Райс: «Природа помогает людям тогда, когда они учитывают ее законы»… Он, видно, хороший человек, этот Райс. Если бы ему рассказать все о Люо, он, может быть, спас бы его… Неизвестно, проснется ли мальчик… Я виновен в его несчастье…»
«Белая раса – высшая раса», – снова прочитал он заголовок, набранный крупным черным шрифтом.
«Белая раса должна постоять за себя!»
«Если не умеет защитить закон государства, – защищает закон чести».
«Казнь в Белсидском лесу».
Улисс, пробежав заголовки, взглянул на подпись под статьей: «Фить Трехсон».
Опять Трехсон… Да, это тот самый негодяй, который поднял шум вокруг Нгнолы. У-у, мерзавец!
Улисс уже хотел отбросить газету, когда вдруг увидел свою фамилию.
Не станем цитировать все, что писал небезызвестный репортер «Вечерних слухов». Перескажем главное: Трехсон сообщал, что в Белсидском лесу найден труп повешенной краснокожей. Она одета в зеленое платье с желтыми цветочками. (Такое платье подарила Нгноле Эли). На руке серебряный браслет (Улисс вспомнил, как надел на руку Нгноле свой подарок, на этом настояла Эли). На трупе дощечка с надписью: «Она осмелилась отдаться белому…»
Улисс не стал читать дальше.
Это невозможно! Чудовищная ложь! Она же ни в чем не виновна. За что ее линчевали?
Взгляд его нервно бегал по строчкам:
«На месте происшествия оказались двое, которые, придя в сознание, назвали себя: один – печатником Симоном, второй – наборщиком Камилом. Они рассказали, что хотели защитить краснокожую… Мы можем с удовлетворением сообщить читателям, что стопроцентные бизнесонцы воздали по заслугам этим подонкам общества, стоящим на одной ступени с дикарями… Со своей стороны дирекция типографии «Вечерних слухов», где, оказывается, работали Симон и Камил, немедленно уволила их, дабы наша газета делалась только чистыми руками!..»
