Брэйд понял, что совершил ошибку, отказавшись пообедать. Пустота в желудке и запах сигарного дыма вызывали дурноту, мысли его как-то притупились.
— Уверяю вас, ни о чем таком я и не думал.
— А я посчитал, что мне вас следует проверить, проф. Выйдя от вас, я еще послонялся возле окон. В лаборатории парнишки зажегся свет и горел довольно долго. Вы ушли на добрый час позже меня. Поэтому я велел моим ребятам принести сюда парнишкин ключ и опять зашел в лабораторию. Оказалось, вы там работали. Там были расставлены некоторые химикалии, которых раньше не было, и несколько бутылочек с порошком.
Поэтому я попросил приехать сюда одного из наших химиков. У нас в полиции тоже есть химики, проф. Он все осмотрел и сказал, что, возможно, вы здесь проводили опыты на цианид. Он взял немного порошка из этих бутылочек, проверил в полицейской лаборатории и сказал, что в них ацетат. Итак, что вы делали в лаборатории, профессор?
Брэйд не видел никакого выхода. Тихим, ровным голосом он рассказал Доуни, что он делал в лаборатории Ральфа в четверг вечером, о колбе с цианидом и ее сестрах с ацетатом, о методе работы Ральфа.
— И вы не рассказали этого нам?
— Нет.
— Боялись, что окажетесь впутанным в дело об убийстве?
— Вы правы, — боялся.
— Что ж, вы поступили неправильно. Это только усилит подозрения присяжных.
— Почему? — возбужденно воскликнул Брэйд. — Будь я убийцей, мне не нужно было бы проверять колбы. Я бы знал, что в них.
— Если вы не убийца, зачем вам надо было скрытничать? Вот чем будут интересоваться присяжные. А поскольку вы начали с утайки, они станут допытываться, какого черта вы действительно делали в лаборатории. Может быть, вы не говорите правды и сейчас…
— Клянусь вам…
— Не нужно клясться мне. Приберегите это для судейской комнаты, если дело дойдет до этого. — Он опять отряхнул свою сигару и сказал: — Суть в следующем: вы с самого начала считали, что это — убийство.
— Убийство или самоубийство.
— Самоубийство?
— Да, вы тоже думали о возможности самоубийства. По крайней мере прошел слух, что вы задавали вопросы о настроении Ральфа перед его смертью.
— А кто же вам это сказал, хотел бы я знать?
— Какое это имеет значение?
— Никакого. Просто хотел посмотреть, скажете ли вы мне это. Конечно, я задавал вопросы, чтобы обмозговать возможность самоубийства, хотя не очень в него верил: самоубийцы обычно оставляют записки.
— Нет же такого закона, что они непременно должны это делать.
— Закона нет. Но обычно… Дело в том, что самоубийца обычно жалеет себя. Он считает, что когда будет мертв, то все, кто поступал подло по отношению к нему, будут чувствовать себя худо. Это каким-то образом поднимает его настроение, пока он готовится отдать концы. Поэтому обычно самоубийца оставляет записку тому, кого он наверняка хотел бы заставить почувствовать себя особенно гнусно. Наш парнишка не только не оставил записки, но если он действительно был самоубийцей, то доставил себе массу хлопот, стараясь представить самоубийство несчастным случаем.
Брэйд согласился:
— Да, точно.
— Бывает, что самоубийца поступает подобным образом, но лишь в тех случаях, когда его жизнь застрахована. А парень-то не был застрахован! Другие соображения? Ни он, ни мать не были особенно религиозны. Я рассматривал вопрос и с других точек зрения. Не было никакого смысла маскировать самоубийство под несчастный случай. Но вот представить убийство как несчастный случай — тут есть смысл. Итак, кто-то другой подложил цианид.
— Но кто? — спросил Брэйд.
— Точно не знаю, может быть, вы.
— Но послушайте, у меня не могло быть никакого мотива. — Мозг Брэйда оцепенел, как под анестезией. Боли он не чувствовал.
— А, пожалуй, все же был, проф! Когда я занимался своими расспросами, я узнал, что у вас здесь дела идут не так уж хорошо, что, возможно, от вас собираются отделаться. Кое-кто мне намекал. Ральф также не ладил с вами. Если же ваш собственный аспирант ходит и везде говорит, что вы ничего особенного из себя не представляете, это тоже может послужить толчком, чтобы вас выставили с работы. Может быть, вы-то и были заинтересованы навсегда закрыть ему рот.
Брэйд чувствовал себя отвратительно. Пока все эти домыслы не заслуживали того, чтобы опровергать их всерьез.
— Однако, мистер Доуни, сейчас я наткнулся на кое-что новое, объясняющее и самоубийство и старание Ральфа представить его несчастным случаем («А почему нет, — подумал он. — Так ведь оно и могло быть»).
— Интересно! Может, вы мне расскажете? — На Доуни заявление Брэйда, казалось, не произвело никакого впечатления.
— Я и собираюсь.
Брэйд печально посмотрел на тетради Ральфа. Вчера вечером он сказал Рейнку, что достаточно разбирается в физической химии, чтобы доказать, что работа Ральфа шла хорошо. Но все-таки одно обстоятельство он взял на веру, одно обстоятельство — честность исследователя. Приведя свои мысли в относительный порядок, Брэйд начал:
— У Ральфа Ньюфелда были определенные теории, которые он пытался подтвердить или опровергнуть экспериментами. Если бы ему удалось подтвердить их, он создал бы себе имя и, возможно, получил хорошее место. Если же нет, то он не получил бы ученую степень. Вы это понимаете?
— Конечно.
— Дальше. Сегодня утром, просматривая его тетради с записями исследований, я нашел, что сначала его работа шла плохо. Это его все больше и больше тревожило до тех пор, пока он не сумел сделать так, что его теории оказались наверняка правильными: он начал фальсифицировать результаты экспериментов, чтобы они соответствовали его теориям!
— Как банковский служащий, начавший плутовать, а потом подчищающий бухгалтерские книги, чтобы скрыть?
— Да, точно так.
Доуни замолчал и некоторое время обдумывал сказанное Брэйдом. Потом спросил:
— Вы подтвердили бы это под присягой, профессор?
Брэйд подумал о том, как он нашел неожиданный переход в тетрадях к успешным экспериментам, — подчищенные данные. Он вспомнил и о таких мелочах, как рассказ Симпсона о бешенстве Ральфа, когда Симпсон подошел к нему слишком близко, в тот момент, когда Ральф делал свои записи.
— Да, полагаю, подтвердил бы… Но вы понимаете, что поразительно — до самого конца он упорно продолжал проводить эксперименты, как будто какая-то внутренняя сила заставляла его выдавать себя за честного ученого, хотя он больше уже им не был. Его поступки были ужасны, и наконец он не мог больше выдержать своего бесчестья. Он убил себя.
— Но почему он сделал так, чтобы все выглядело как несчастный случай?
