- Да, - кивнул Даблин, обнаружив, что пытается поднести к правому уху стакан с чаем. Отхлебнул, обжёгся и поставил его на верстак. "А деньги в этот фонд перечислит Ревазов. Сегодня..." - Где телефон? - спросил он у Лёньки. Тот махнул рукой куда-то к выходу, и Даблин встал. Но, едва он выпустил ящик, как его опять потащило вверх, и Викулов еле успел ухватить полу его плаща. Всё правильно: задачка не решена. Пока ещё нет полной уверенности...
- В окно! - скомандовал Викулов, и они с Лёнькой поволокли Даблина к окну, как привязной аэростат, и втащили в фургон.
Молодец, подумал Даблин. Соображает. Всё-таки, я ещё остаюсь руководящим работником - по крайней мере, сегодня, - и нельзя мне в таком виде показываться на глаза студентам...
- Позвонишь от меня, - объяснил Викулов, и Даблин благодарно кивнул, держась руками за обрешётку потолочного светильника фургона. Викулов одной рукой освободил от рамок скамью под боковым зарешёченным окошком, стянул Даблина вниз, усадил и сам сел рядом, обняв его за плечи. - Закрывай окно и бегом в машину, - скомандовал он Лёньке. - Сядешь в кабину, скажешь, пускай подъедет к парадному.
"Задачка ещё не решена, - думал Даблин, невесомо покачиваясь в надёжных объятиях Викулова. - Реваза надо ещё убедить. Заставить я его уже вряд ли смогу, придётся убеждать... И заодно выяснить, знает ли он о "телеге" Берестова... и если знает, то какую позицию займёт на бюро, - ведь его тоже пригласят завтра на бюро райкома... Всё-таки, трус он, Ревазов, а обвинения против меня серьёзные. В духе момента: самовольное вмешательство в управление производством... применение административно-командных методов... поставил под угрозу срыва выполнение плана... Берестова он, конечно, выживет потихоньку - просто для того, чтобы самому жить спокойно, но это он сделает потом, а вот заступится ли за меня завтра?.."
Хорошо, что детская художественная школа смотрела окнами и парадным входом на лесной массив, сохранённый первостроителями в самом центре города: никто не увидел, как Даблина вытаскивали из жёлтого милицейского фургона и по воздуху волокли к подъезду школы.
Увидев телефон и знакомое кресло в кабинете Викулова, Даблин облегчённо вздохнул. Викулов подтащил его к месту, Даблин ухватился за подлокотники, втиснулся кое-как между столом и креслом, поёрзал, вжимая в него седалище и слушая привычное поскрипывание пружин. Рванул с телефона трубку, прижал её щекой и стал набирать номер Ревазова ("Ну, я вас!")... Сбился, прихлопнул рычажки ладонью и поднял глаза, ища источник беспокойства.
Викулов всё ещё стоял перед ним.
- Ты там Лёньке хотел что-то показать? - спросил Даблин. - Вот иди и показывай.
Викулов покивал, успокаивающе поднял ладони, на цыпочках, пятясь, вышел из своего кабинета и плотно притворил дверь.
Житие и смерть Ангелины Ковальской (продолжение).
6. Житие после смерти: Елена и Борис.
Дядя Боря редко и неохотно вспоминал о своём спортивном прошлом. Но иногда, под настроение, после субботней стопочки, не прочь был и прихвастнуть. Особенно перед свежим собеседником. Тётя Лена, зная об этой слабости своего мужа, успела шепнуть гостям, чтобы не удивлялись, когда старик заведёт речь о былых рекордах. Мол, о чём ему ещё говорить, если дом - полная чаша и забот никаких: уже второй год, как оба на пенсии, а кавторанг Никита Борисович насчёт внука только обещать горазд. Вот вы молодцы: досрочно справились...
И, действительно, едва тётя Лена с четырёхлетним Леонидом Леонидовичем удалились из кухни смотреть Никитины кораблики, как старик завёл речь о былых рекордах.
- Вот вы говорите: Бимон! - начал он, хотя никто о Бимоне не говорил: Леонид почтительно внимал, крутя в пальцах недопитую рюмку, а Люся озабоченно на эту рюмку поглядывала и прислушивалась к голосам из гостиной. - А что Бимон? Подумаешь, восемь девяносто! Да я за двадцать лет до Бимона...
Ну, и так далее. Люся всё это уже слышала, а отчасти и видела и охотно поддакнула дяде Боре, когда он обратился к ней за поддержкой. Ну, конечно, она помнит, как дядя Боря сигал через свою "Победу" в шестьдесят первом. Правда, это была не "Победа", а "Волга", и не в шестьдесят первом, а позже, когда Люсе было не то три, не то четыре года, а та вмятина на крыше сохранилась? Дядя Боря с досадой ответил, что вмятину он давно выправил, да и кузов уже два раза менял, и вообще, причем тут вмятина? Он же тогда с места прыгал, а надо было с разбега, потому что форма у него была уже не та, что в сорок восьмом, когда он два с половиной метра в высоту брал. Между прочим, Брумель свои два двадцать восемь только через пятнадцать лет сделал! Правда, на соревнованиях дядя Боря таких результатов себе не позволял: это же смерть всех прыжковых видов спорта - такие результаты; дядя Боря не какой-нибудь там Бимон, чтобы вот так взять и затормозить развитие спорта на целые десятилетия. И вообще, спорт - это несерьёзно. Рекорды хороши, пока ты в состоянии их обновлять, а былыми рекордами семью не прокормишь. Вот, например, Жаботинский...
Леонид вежливо улыбался и всё крутил свою рюмку, не решаясь её отставить, чтобы не обидеть дядю Борю, и не решаясь допить, чтобы не огорчить Люсю. А дядя Боря разгорячился и понёс какую-то чепуху о спортивной этике и о том, что на жизнь надо смотреть трезво. Кажется, он положил себе во что бы то ни стало заинтересовать зятя своей персоной и для начала пытался доказать прямо противоположные вещи. С одной стороны, получалось, что в дяде Боре погиб великий спортсмен, а с другой стороны что на спорт ему было глубоко наплевать, особенно когда у них с Леночкой родился Никита и настала пора задуматься о делах земных, о чём-то более прочном и долговечном, нежели спортивные достижения...
Люся-то знала, что Леонида этими липовыми рекордами не удивишь - он прекрасно понимает, что это за рекорды, потому что он мог бы и сам такие рекорды ставить, если бы захотел. У Люси до сих пор сладко замирало сердце и перехватывало дыхание, едва она вспоминала белые ночи своего первого ( и последнего) стройотрядного лета. Как Леонид пробирался после отбоя к её палатке, брал Люсю на руки, и они взмывали над палаточным городком, над Звонкой протокой, над сенокосным станом на том берегу...
Дядя Боря уже совсем было запутался в своих рассуждениях, но тут, на его счастье, вернулась из гостиной тётя Лена. (Одна, без Лёньки: Лёнечка там Никитины кораблики смотрит - и пускай себе смотрит, а мы пока со стола уберём и чай приготовим, тогда и позовём). Дядя Боря с озабоченным видом спросил её: помнит ли Леночка его результаты в высоту в сорок восьмом: два пятьдесят шесть, или два пятьдесят восемь? Оказалось, что результаты тётя Лена давно забыла, а вот как они с дядей Борей через овраг прыгали - очень хорошо помнит, чуть не умерла от страха. Дядя Боря оживился. - Ну, положим, не мы прыгали, а я прыгал, - уточнил он. - Ты у меня на руках сидела.
