— Это не такое дело, с которым стоит обращаться к помощи машины.
— Странно… Значит, вы признаете, что прав я?
— Почему же странно?
— Но вы колеблетесь, сэнсэй. И если вы доверяете машине, значит, вы не доверяете логике?
— Можешь думать как тебе заблагорассудится.
— Нет, так нельзя. Получается, что для вас важна только сама машина, а в том, что она предсказывает, вы не заинтересованы.
— Кто это тебе сказал?
— Ну как же? Если предположить, что вы не решаетесь обратиться к машине не потому, что не верите ей, а потому, что не желаете верить, то чем ваше мнение отличается от мнения противников машины? И тогда вы, сэнсэй, как человек, который страшится знать будущее, не способны руководить нашей работой.
Я вдруг обмяк. Злость сменилась раскаянием. Лицо горело от утомления.
— Да… Возможно, ты прав… Но как вы, молодые, можете хладнокровно утверждать такие жестокие вещи?
— Не говорите так, сэнсэй, пожалуйста, — добродушно произнес Ерики. Он словно сменил маску. — Вы же знаете, какой у меня язык. Не сердитесь, сэнсэй…
— Я не хочу уходить отсюда. Люди, подобные мне, ни на что не способны, когда их удаляют от дела, которое они создали. И все же, если я увижу, что не справляюсь, я уйду сам, спрячусь куда-нибудь. Что мне еще остается?… Так, наверное, и будет, если я отдамся на волю событий. В глубине души я уверен в этом, хотя мне противно так думать. Противно, не правда ли, что инженер, создавший машину-предсказатель, сам боится предсказаний. Просто смешно! Меня даже дрожь пробрала, когда ты предложил обратиться к машине…
— Вы просто устали.
— А ты поступаешь нечестно.
— Как это?
— Я уже сказал, что ты не откровенен.
Ерики недовольно спросил:
— В чем? Укажите конкретно…
— Положим, ты прав, и нам нужно изо всех сил стараться разгадать смысл ловушки. Но неужели для этого так уж необходимо, чтобы я увидел подводных млекопитающих?… Погоди, я и без тебя знаю, что ты в этом убежден… Недаром ты потратил полдня и готов тащить меня туда в такой поздний час. Понимаю. Прекрасно понимаю… Но почему-то ты никак не желаешь объяснить мне причину этого. Вот ты говоришь, что торговля зародышами — это факт и что в лаборатории внеутробного выращивания мы, возможно, обнаружим какую-нибудь улику. Но я не верю, чтобы столь туманная надежда могла так воспламенить тебя. Да, до заседания комиссии осталось три дня. Так неужели я поверю, что ты станешь тратить это драгоценное время на каких-то там водяных собак и крыс, да еще безо всякой уверенности в успехе? Совершенно очевидно, что ты что-то скрываешь от меня.
— Да нет же, ничего подобного, — говорит Ерики, смущенно улыбаясь. Просто я считаю, что для того, чтобы выработать четкую тактику действий, необходимо точно убедиться в существовании торговли зародышами, а потом уже двигаться дальше. Но навязывать вам такой план, сэнсэй, у меня не хватает смелости, ведь я отлично понимаю, каким это все представляется несуразным. Кому охота ломать голову над вещами, которые и вообразить-то себе невозможно? А вот если бы вы хоть раз увидели этих подводных животных своими глазами, то вне всякого сомнения признали бы возможность торговли зародышами. Я, например, видел их и теперь без труда представляю себе эту торговлю.
— Ехать туда ради одного этого нет никакой необходимости. Если на такой гипотезе можно выработать действенную тактику, то почему бы и не попробовать?
— Разве можно серьезно заниматься тем, во что не веришь?
— Будем считать, что я поверил.
— Нет, сэнсэй, вы еще не верите. Поверить в это не так-то просто. — Я невольно улыбнулся, и он добавил: — Вот видите, вы смеетесь, значит, не верите.
— Глупости…
— Если в это поверишь, то смеяться уже не станешь. Это страшно. Представьте себе миллионы подводных людей в год…
— Ох, как тебя заносит!..
— Об этом я и говорю. Пока вы не поверите, мы не двинемся вперед ни на шаг. Любую возможность вы будете воспринимать как плод фантазии. Какая уж тут тактика!
— Понимаю. Пусть будет так… Значит, ежегодно создаются миллионы подводных людей…
— И среди них, сэнсэй, ваш сын…
Я рассмеялся. Хрипло, сухо, но все же рассмеялся. Чем, кроме смеха, мог я ответить… Где-то в душе бессильно барахтался, пытаясь проникнуть в память, разговор с женой, который был у нас несколько дней назад. Тогда я почти не обратил на него внимания. Кажется, это было вечером в день последнего заседания комиссии. Я сидел у изголовья постели и пил виски с содовой, а жена о чем-то настойчиво меня спрашивала. Я был раздражен. Меня злило не только упрямство комиссии, но и ощущение усталости, не дававшее мне сосредоточиться на словах жены. Сама близость жены угнетала меня, словно налагала на меня какую-то ответственность. «Ну что же, купи…» проговорил я, поглядывая на страницу каталога электрооборудования, и торопливо поднес к губам стакан. «Купить? Что купить?» — «Ну, этот, как его, холодильник, что ли…» — «О чем ты?» Оказывается, я не слышал ни слова. Тонкие волосы, упавшие на лицо жены, резко бросались в глаза, и в этом было что-то зловещее. Я, наконец, понял, что она говорила о нашем будущем ребенке.
Этот разговор начался еще вчера вечером. Жена узнала о своей беременности и спрашивала меня, делать ли ей аборт. Кажется, женщины обожают такие разговоры. На эту же тему мы случайно заговорили давеча с Вадой Кацуко. (Впрочем, теперь я сомневался, что это было случайно.) Как бы то ни было, мое мнение жена знала хорошо. При ее предрасположении к внематочной беременности все должен был решать врач, и никакие разговоры делу помочь не могли. Но жене хотелось поговорить, поспорить. Я отлично понимал ее чувства, однако переливание из пустого в порожнее представлялось мне глупым. Я не могу сказать, что не хочу ребенка, но не могу сказать, что и хочу. Детей не рожают, они рождаются.
…Врач сказал, что на этот раз беременность кажется нормальной, но будет лучше, если мы все-таки решим сделать аборт. В таком вопросе решение ничего не значит, подход с точки зрения морали и нравственности возможен здесь, видимо, лишь как следствие воспаленного воображения. Действительно, как ни трудно провести грань между абортом и детоубийством, но еще труднее определить грань между абортом и противозачаточными мерами. Да, человек есть существо, наделенное будущим, убийство есть зло, потому что отнимает у человека это будущее, однако будущее всегда и всюду есть тень настоящего времени. Ну кто же несет ответственность за будущее тех, у кого нет даже этого настоящего? Это было бы уходом от действительности под предлогом ответственности.
