Маска отлетела, изо рта потекла черная тягучая жидкость. Борис кашлял и задыхался, ему хотелось разодрать собственное горло, чтобы выпустить наружу полыхающий огонь, но ослабевшие пальцы натыкались на жесткий воротник брони. Слабак, слабак, слабак… Каракатица… Слизень… Червь… Так вот какой вкус у предательства… Горький и жаркий…
Одри помогла Борису подняться и подвела его к наблюдательному отверстию. Он глотнул льда и замычал от облегчения.
— Помогать людям — моя первейшая обязанность, — сказала Одри. Она подождала пока Борис отдышится. Тот стоял на четвереньках, как неуклюжий лангуст, и лизал снег.
— Ты отвратителен, — прошептала она и изо всех сил пнула его в живот. Потом еще и еще. Броня амортизировала удары, но Одри пинала и пинала с размеренностью часового механизма. За нечку, за сучку, за кровь, за боль, за ночь, за снег, за холод, за железо, в которых затерялась подлинная она.
— Неужели это так сложно! — кричала она Борису, а тот инстинктивно сжимался от унизительных побоев. — Неужели это так непонятно! Я! Я! Такая! Как! Ты! Скажи это! Скажи!
Потом кто-то отключил энергию, и она упала. Рассыпалась бесполезным конструктором "Собери себе подружку", обесточилась… Лимит эмоций оказался исчерпан, сработал химический предохранитель. Где-то внутри щелкнуло и наступило то, что люди называют покоем. Точнее, они думают, что для них нечек — это покой. Разве у людей иначе? Какое дело им до людей. Людям самим нет до себя дела. Первая обязанность нечки… Ты не человек… У меня две руки, у меня две ноги, у меня десять пальцев на руках, у меня десять пальцев на ногах, у меня два глаза, два уха, у меня один рот и один нос… Мое тело содержит все необходимые для функционирования органы… У меня несколько альтернативных питательных систем… Я — человек! Что же тогда человек?
— Ты — нечка, — прохрипел Борис, стоя над ней. — Ты — грязная, отвратительная, похотливая пиявка.
Он плюнул, но черная слизь не долетела до ее лица. Впрочем, Одри было безразлично.
Путь Орла: Транзит Плутон — Земля. Перекоммутация
Никто не любуется пространством. Черный и холодный магический кристалл Хрустальной Сферы не располагает к романтическому очарованию каплями Нептуна и Урана, чьи бескрайние небеса и воды кажутся милосердием глаз на пути пилигримов от черной Прозерпины и серого Плутона. Гигантские указатели тепла, солнца, океана величаво воспроизводят свои партии в какофонии горних сфер, позвякивая редкими кольцами и обитаемыми планетоидами. Для тех, кто извечно страдает по голубизне желто-коричневой и свинцово-серой Земли, Оберон и Титания, Умбриэль и Ариэль, Тритон и Феб, вплетающие собственные арии в гармонию близнецов-гигантов, могут стать пристанищем искупления, чрезмерными суррогатами наследственной тоски по теплу открытого ландшафта, паллиативами мягкости песка и шквальным ударам Атлантики в бока грезящей Европы. Затаившаяся ледяная окраина, чье запустение не искупит человеческая жизнь, чье пение заглушает гул работающих двигателей, и нет досуга, желания выбраться из душной бездны металлических полисов, чтобы окунуться в безумие чуждых пейзажей ледяных изломов, тонких нитей колец, зелени извергающихся вулканов — великой космической пустыни Человечества. Как нигде, ущербность однажды выпавшего пути подспудно гнетет отвагу, силу и отчаянное цепляние за крохи шанса выжить под непереносимой тяжестью Крышки, извергая с постоянством грызущего бок Нептуна Большого Темного Пятна убогие толкачи, напичканные рудой, малыми силами, страхом и отчаянием.
Срединный пояс обороны, зажатый в безысходности условной человечности и зависти Внутренних Планет, прижатый к ужасу инфернальных Плутон-Харон-Прозерпина, обнаженный пред молотом и наковальней Хрустальной Сферы, трехмерного заклятья привыкшего мыслить в плоскости эклиптики раба воды и металлов. Безысходность обреченности захлопнувшейся ловушки, задыхающийся осколок Ойкумены, готовый питаться собственной плотью и отринуть любые каноны во имя… Во имя чего? Где то волшебное слово Великой Цели? Единственной Миссии? Бремени Человека? Если их уже не было в пространстве и времени, то может быть лик эйдоса и хаос меона еще хранили сокровенное в умах неспящих, бодрствующих среди бредущих по зову гравитации лунатиков? Кто отважится обмануть Крышку и предпринять отчаянное восхождение в беспредельность космических категорий, в ноуменальное единство Вечности, перед которым бессильны оглупляющая жажда завтра? Кто готов изъясняться прозрачными тавтологиями — предельными смыслами разума, прорезая лезвием ума и логоса широкие бреши в сжимающихся небесах? Слишком сложные ответы для оскотинившегося Человечества, неудачной попытки Беспредельности создать нечто убогое, ущербное, ничтожное, но способное становиться, преодолевать, держать равновесие на острие диалектики, отказаться от туманящей смыслы референции наглядности и шагнуть за пределы, кристаллизуя неравновесие замыслов Творца.
Разве в этике ответ? Присутствие под Крышкой уже свертывает богатство выборов в обманчивую простоту добра и зла. И самое отъявленное насилие творится в поле этичности, странного преломления человеческих убеждений о том, что важно, прагматично, выгодно, наивно. Нет универсума в Универсуме. Каждый прав перед своей совестью, и любой есть лишь отклонение от нормы равнодушия.
"Даме", и разрушающее эхо смыслов, рефлексов прокатилось волной по хрупкой отстраненности и неге, впивающегося в горячий лоб холода проржавелого металла, отделяя горящий ад термояда и воды от безразличия космоса. Что вырывает из мига безвременья — повеление или неприсущее обращение? — Одри выпрямилась и посмотрела на того, кто осмелился нарушить ее одиночество.
— У вас вновь некрасиво-притягательное лицо, даме, — заметил собеседник.
Великий — и Одри смиренно преклонила колени, слегка подобрав длинное платье. Пальцы вежливо приблизились к ее волосам, и она почувствовала излучаемое тепло достоинства и благородства.
— Юлия, — назвалась Одри, великий рассмеялся.
— Даме снова изволит шутить, — заметил он.
— Мое почтение не сквозит усмешкой шута, великий. Я вся в вашем внимании, — возразила как можно спокойнее Одри, хотя только теперь в ней вспыхнуло паническое осознание пустоты, проглотившей всю прочую жизнь. Нужные слова и правила этикета пропитывали каждое мгновение словно непреднамеренная гениальность следования под диктовку текста, но это был лишь ритуал, за которым не было проживания, не было событий, имен и пространства.
— Вы опять во власти галлюцинаций, даме, — усмехнулся собеседник. Вы — загадка "Королевы Марии", священная тайна молчания и непредсказуемости.
