В воздухе над верующими парило слабо светившееся видение, божественный образ, показавшийся Гамильтону даже несколько ревнивым, если не завистливым… И Джек решил, что присоединиться к этим людям – неплохая мысль.
Нерешительно приблизившись, он примкнул к поющим и стал, не без насилия над собой, неуверенно подпевать. Гимны были ему неизвестны, но он быстро усвоил их стиль и ритм. Предельно простые фразы повторялись опять и опять, с бесконечной монотонностью. Очевидно, Тетраграмматон был воистину ненасытен. По-детски эгоистичная личность, постоянно требовавшая хвалы и славословий – самых примитивных и грубых. Скорый на расправу, Тетраграмматон, по-видимому, с той же легкостью впадал в эйфорию, страстно жаждал лести и упивался ею.
Обеспечивать равновесие двух крайностей – дело весьма деликатное… И опасное. Легко возбудимое Божественное Присутствие рядом, всегда ревнивое, постоянно подстерегающее неверный шаг верующего.
Исполнив свой религиозный долг, Гамильтон мрачно отправился дальше. Здание и люди в равной мере полны напряженным ощущением близости Тетраграмматона. Джек ощущал Его повсюду. Подобно густому смогу, исламский Бог проникал в каждую щелку и царил везде.
С тягостным удивлением Джек увидел громадную мемориальную доску, освещенную прожекторами. Он принялся изучать ее.
ЕСТЬ ЛИ ТВОЕ ИМЯ В ЭТОМ ПЕРЕЧНЕ? – гласила крупная надпись вверху.
Список был составлен в алфавитном порядке. Гамильтон не нашел себя в нем. Не было там и Макфифа. Бедняга Макфиф… Джек ядовито хмыкнул. Однако Чарли все равно выкрутится. Имени Марши он тоже не обнаружил. Весь перечень на удивление краткий. Подумать только: неужели из всего человечества только эта жалкая горстка достойна пребывать в Раю?
Джек почувствовал, как в нем закипает волна мрачной ненависти. Он решил поискать на доске имена великих людей, хоть что-нибудь значивших для него: Эйнштейн, Альберт Швейцер, Ганди, Линкольн, Джон Донн. Никого! Гнев только возрос. Что происходит, в конце концов? Эти души брошены в Геенну потому, что не принадлежали вере Второго Бааба из штата Вайоминг?
Конечно!.. Иначе быть не могло. Спасутся только верующие в Него. Всем остальным – бесчисленным миллиардам – уготованы адские печи. Самодовольные колонки имен представляли цвет фанатизма и тупости – основы основ единоправедной веры. Тривиальные личности, банальные посредственности из потока истории…
***
Одно имя тем не менее оказалось знакомым. Джек долго пялился, недоумевая, как оно могло оказаться тут. Почему из всех, кого он знал в жизни, лишь этот деятель очутился в списке праведников: АРТУР СИЛЬВЕСТР.
Старый вояка! Тот самый суровый воин, который сейчас валяется в госпитале в Белмонте. Он, оказывается, один из главных подвижников единоправедной веры.
Что ж, в этом был определенный смысл. Смысл настолько глубокий, что Гамильтон несколько минут мог только беззвучно разевать рот, как рыба на песке.
Он смутно, еще не приходя к вразумительным выводам, начал угадывать, как в этой шараде свести концы с концами. Наконец-то можно нащупать основание всей этой пирамиды.
Предстояло возвращение в Белмонт. И первым делом надо было повидать Артура Сильвестра.
***
В шайенском аэропорту Джек выложил перед кассиром всю свою наличность и сказал:
– Один билет до Сан-Франциско. В крайнем случае согласен и на багажный отсек.
Все равно на билет не хватало. Срочная телеграмма Марше принесла недостающие доллары… и закрыла его банковский счет. С денежным переводом от Марши пришло непонятное послание:
МОЖЕТ, НЕ СТОИТ ТЕБЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ.
СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО СТРАННОЕ.
Это удивило, но не сильно. По правде говоря, Джек уже неплохо представлял, что могло произойти.
Самолет прибыл в Сан-Франциско незадолго до полудня. Дальше Гамильтон ехал автобусом компании «Грейхаунд». Парадная дверь его дома в Белмонте оказалась запертой, а в широком окне гостиной желтым неподвижным пятном маячила печальная рожа Прыг-Балды. Марши не видно. Но Джек почему-то сразу понял, что она дома.
Отперев дверь, Джек с порога крикнул:
– Я приехал!
Из глубины темной спальни донеслось сдавленное рыдание.
– Дорогой, я умираю!.. – Марша беспомощно копошилась в затемненной комнате. – Я не могу к тебе выйти. И не смотри на меня. Пожалуйста, не смотри!
Гамильтон снял трубку телефона и набрал номер.
– Приезжай ко мне домой, – приказал он Биллу Лоузу. – И всех из нашей группы обзвони, кого сможешь. Джоан Рейсс, женщину с сыном, Макфифа – если он отыщется…
– Эдит Притчет с сыном еще в больнице, – ответствовал Лоуз. – Только богу известно, где могут быть остальные. А почему так срочно?..
Извиняющимся тоном он добавил:
– Я, видишь ли, с похмелья.
– Тогда сегодня вечером!..
– Давай завтра? В воскресенье тоже будет неплохо. А что случилось-то?
– Мне кажется, я раскусил суть нашей переделки, – сообщил Гамильтон.
– Как раз когда мне начинает нравиться!..
Дальше Лоуз заговорил, подражая сленгу негров из гетто:
– А завтра здеся бальшой день. В Божье васкрисенье нам хотится плясать бал.
– Что с тобой?
– Ничаво, сэр. – Лоуз хмыкнул в трубку. – Вапще ничаво.
– Значит, увидимся в воскресенье! – Гамильтон повесил трубку и повернулся к спальне. – Выходи! – резко бросил он жене.
– Не выйду! – упрямо ответила Марша. – Ты не должен смотреть на меня. Я уже так решила.
Став на пороге спальни, Джек похлопал себя по карманам, ища сигареты. Напрасно: он оставил их у Силки. Не сидит ли девица по-прежнему в его «форде», через дорогу от церкви отца О’Фаррела? Вероятно, она видела их с Чарли вознесение. Но девица она ушлая, вряд ли ее это удивило. Так что страшного ничего не произошло. Разве что он потратит немало времени, прежде чем разыщет свою машину.
– Ну, малышка, иди же! – позвал он жену. – Я хочу завтракать. А если тебя пугает то, что я предполагаю…
– Это ужас какой-то! – В голосе Марши звучали отчаяние и отвращение. – Я хотела покончить с собой. Ну почему это случилось? Что я такого сделала? За что мне такое наказание?!
– Это не наказание, – заметил Джек как можно мягче. – И скоро пройдет.
– Правда? Ты уверен?
– Если только мы будем правильно действовать. Я иду с Балдой в гостиную. Мы ждем тебя.
– Он все уже видел. – Голос Марши опять задрожал. – Я ему отвратительна!..
– Коты всегда торопятся, ты знаешь…
В гостиной Джек плюхнулся на диван и принялся терпеливо ждать. Наконец из темной спальни донеслись звуки осторожных шагов. К выходу приближался неуклюжий силуэт.
Игла острой жалости пронзила Джека. Бедняжка!.. Ей ведь непонятно случившееся!
