И снова потекли томительные минуты, и снова незримая смерть вползала в тело женщины умирающего народа, медленно выжигая из неё жизнь. Воины песков стояли молча, с бесстрастными лицами, не пытаясь присесть или хотя бы привалиться спиной к бетону стен – Имеющие-Право-Убивать-и-Умирать ждали слова Имеющего-Право-Отдавать-Приказы.
– Почитаемый Ур-Джид, – не выдержал Бал-Гор, – прикажи воинам отойти от неё на десять шагов, она никуда не убежит. Это моя добыча, и она нужна мне живой!
– Закрой свою смрадную пасть, не то я прикажу воинам вырвать тебе язык! – рявкнул в ответ сотник и ощерился: – Ты что, решил взять её в жёны? Твоя судьба ещё не решена!
Ночь уже плотно обволокла развалины, когда послышалось тарахтение мотора, и в круг, очерченный прожекторными лучами, въехало неуклюжее сооружение: широкие колёса, высокие борта с узкими щелями-бойницами, открытая кабина водителя. Эмир-тысячник Даг-Бухур не любил ходить пешком: он предпочитал передвигаться на боевой колеснице.
Первыми из недр повозки выскочили его телохранители. В отличие от секироносцев, они были вооружены ритуальным оружием – самострелами. Патроны для винтовок делали в кустарных мастерских, но самодельных патронов было мало, и качество их оставляло желать лучшего, а патроны, найденные в руинах сожжённых городов, по большей части никуда уже не годились. А железную стрелу, если она не сломается, можно использовать не один раз, и с малого расстояния такая стрела, пущенная из тяжёлого арбалета, пробивает панцирь не хуже пули.
Эмир покинул колесницу не спеша, с достоинством. Он был одет в парадный мундир офицера старой имперской гвардии – кости прежнего владельца мундира давно рассыпались в прах, и мундир облегал теперь мускулистое тело варвара, пленённого блеском серебряного шитья.
– Высокопочитаемый, – скороговоркой произнёс Ур-Джид, рысцой подбегая к нему. – Моего жалкого разумения не хватает, чтобы решить, что надо делать, дабы не нанести вред силе и мощи Великого Царя.
Имеющий-Право-Повелевать шевельнул бровью, и вспотевший от подобострастия сотник, зная, что многословия Даг-Бухур терпеть не может, коротко изложил суть дела.
Внимательно выслушав Ур-Джида, эмир-тысячник задумчиво посмотрел на пленницу, потом перевёл взгляд на Бал-Гора.
– Яса нарушена, – сказал Даг-Бухур, – он виновен. Но ценность найденного искупает его вину – он должен быть вознаграждён. Но он никому ничего не сообщил – он действовал один, желая получить много и при этом рискуя потерять всё: дохлятница могла заманить его в хитрую подземную ловушку, погубить его и сбежать, унеся свою тайну с собой. И он не убил её после того, как она показала ему подземелье, и в этом он виновен – пленники под пыткой говорят всё, но это не значит, что за это их надо оставить в живых. Этот воин смерти не повинен, но во искупление своей вины он отправится в пещеры за Большой Южной Рекой – сражаться с большеголовыми собаками. Он хороший воин, а хорошие воины там нужны. А дохлятница должна умереть – Яса ненарушима. Как она умрёт, – эмир-тысячник посмотрел на Ур-Джида, – реши сам. Надеюсь, твоего жалкого разумения на это хватит: ты ведь сотник, а не погонщик шестиногих ослов. Я сказал.
Эмир-тысячник Даг-Бухур была куда умнее тупоголового Ур-Джида. Он догадался, что десятник Бал-Гор вырвал у женщины из племени дохлятников тайну подземелья отнюдь не с помощью калёного железа, и правильнее было бы отдать эту женщину ему: пусть делает с ней что хочет. Но среди телохранителей Даг-Бухура тоже был Имеющий-Право-Слушать-и-Сообщать, а над эмиром-тысячником был хан-генерал, Имеющий-Право-Карать, которому такое великодушие эмира могло не понравиться. Рисковать не стоило, к тому же Даг-Бухур сообразил, что пленница всё равно скоро умрёт: ни один дохлятник не выживет, простояв несколько часов зажатым с двух сторон телами «горячих воинов».
Сотник выслушал старшего с усердием. Дослушав до конца, он постоял, подумал и широкими шагами направился к Бал-Гору, неся на своём плоском лице ликующую ухмылку.
– Слушай меня, Бал-Гор. Велением высокопочитаемого ты отправишься сражаться с большеголовыми псами – тебе уже не привыкать лазать по подземельям. За Большой Рекой, если собакоголовые не отгрызут тебе голову, ты сможешь подрасти. Воины песков гибнут в пещерах оборотней каждый день, и секироносцы быстро выходят в десятники, а десятники – в сотники. Но сначала ты должен доказать, что не замышлял предательства, сохранив этой дохлятнице её жалкую жизнь. Она должна умереть – убей её, убей здесь и сейчас, на наших глазах! А если ты её не убьёшь, – брызгая слюной, сотник сорвался на крик, – значит, ты всё-таки предатель, и ты тоже должен умереть! Я сказал.
Лицо эмира-тысячника чуть дрогнуло, однако он промолчал: в конце концов, он ведь сам повелел сотнику Ур-Джиду решить, какой смертью умрёт пленница. Но тысячнику Даг-Бухуру почему-то очень не хотелось бы оказаться сейчас на месте десятника Бал-Гора…
Бал-Гору почудилось, что земная твердь под его ногами дрогнула и поплыла. Лица воинов вдруг расплылись, и он отчётливо видел только лицо Дары: бледное лицо с широко распахнутыми глазами. Десятник пришёл в себя только тогда, когда почувствовал, как ему в ладонь тычется что-то твёрдое. Бал-Гор не сразу понял, что это рукоять его секиры, которую протягивал ему Га-Руб.
– Твой боевой топор, командир, – глухо сказал Га-Руб и отвёл глаза, словно стыдясь чего-то. Это мне показалось, подумал Бал-Гор. Нам, воинам горячих песков, неведомы ни жалость, ни сострадание, ни стыд – мы рождаемся, убиваем и умираем велением Великого Бога. И если от рождения до смерти мы успеваем убить хотя бы одного врага, значит, наша жизнь прожита не зря: так гласит Яса.
– Перед тем, как она умрёт, я хочу сказать ей слово, – с трудом произнёс Бал-Гор, не узнавая собственного голоса.
– Нет! – взвизгнул Ур-Джид. – Хватит слов – убей её! Убей, иначе ты…
– Пусть говорит, – холодно прервал его эмир, и сотник мигом заткнулся.
Воины, державшие пленницу, отступили. Бал-Гор, сжимая секиру до боли в суставах пальцев, подошёл к Даре и остановился от неё в двух шагах. Опасное расстояние, подумал он, надо бы отойти… И тут же одёрнул сам себя – какое это теперь имеет значения?
– Послушай меня, женщина умирающего народа, – тихо сказал он. – Мне приказали тебя убить. Если я этого не сделаю, убьют меня, а ты всё равно умрёшь.
– Убей меня, – спокойно ответила она. – Я всё равно умру – стоя тут, я нахватала столько рентген, что никакие таблетки мне уже не помогут. Не получилось из меня матери-спасительницы, жаль… Убей меня, зачем умирать обоим? Убей меня, и живи, и если когда-нибудь женщина твоего народа родит тебе дочь, назови её моим именем, хорошо?
