Я писал о несчастном случае с грузовиком («Водитель был навеселе и не заметил знака «стоп», — объяснил мне мотоциклист, первым оказавшийся на месте аварии); празднике урожая («Месье журналист, не хотите ли бокальчик аперитива — белое вино с ликером? Ну же, это только пойдет вам на пользу. У вас усталый вид, аперитив вас взбодрит»); восстановлении колокольни, пострадавшей от грозы («О да! Городские власти давно обещали нам ремонт и все никак не начинали. Этот удар молнии позволил наконец довести дело до ума! Бокал игристого?» — говорил кюре); встрече ветеранов войны («Присоединяйтесь! Налить вам шампанского?»); реконструкции муниципального бассейна («После фотосессии планируется небольшой дружеский коктейль. Будет сангрия, не пропустите!») плюс о трех свадьбах («Шампанское! Всего один бокал за здоровье новобрачных. Отказываться нельзя, это плохая примета»).
Вечером, возвращаясь после интервью с цыганом-гитаристом, я заснул за рулем. Отключился, когда моя нога нажимала на педаль газа. Машина проехала так несколько километров, и, когда я открыл глаза, пейзаж вокруг изменился. Мне повезло. Во сне я ехал по совершенно прямому участку дороги.
Я резко нажал на тормоза и остановился на обочине. Что-то шевельнулось у меня внутри. В памяти всплыли слова Жан-Поля:
«Ты лишился невинности...»
Я решил больше не притрагиваться к спиртному, завел мотор и вернулся в редакцию.
На первом этаже разворачивалась очередная драма. Секретарша Матильда только что узнала, что ее муж, журналист нашей региональной газеты, забыл бумажник в квартире у другой женщины, которая и принесла его в редакцию, чтобы заодно «передать привет» Матильде.
Я поднялся к себе, постарался побыстрее покончить с заметками о свадьбах, с некрологами и прогнозом погоды («Вечером ливневые дожди и грозы, завтра ожидаются обильные осадки») и бросился в кабинет Жан-Поля.
Дверь обо что-то ударилась. Жан-Поль опять валялся на полу. Я помог ему добраться до стула и прислонил главреда к стене, чтобы он не упал. Он был в сознании, но его дыхание было учащенным, как у человека в состоянии агонии.
Я увидел в его кабинете заметку с фотографией маленького Мишеля, которая всегда лежала и на моем письменном столе.
Тем вечером, ощущая некоторую тяжесть в голове, я ужинал с инспектором Жисленом и его молодой супругой, не произносившей ни слова и все время опускавшей взгляд долу. Мы ели баранью ногу, тушенную с тмином и чесноком, мелкую молодую картошку, обжаренную в масле, и зеленые бобы. Все это сопровождалось превосходным вином.
— Я не пью пива, — говорил Жислен. — Я его не люблю. Предпочитаю вино. Вино — это энергия земли. Судя по всему, большинство жителей планеты пьют пиво. Жаль. К тому же из-за него постоянно приходится бегать в туалет.
Я не ответил, сконцентрировав все внимание на жидкости кровавого цвета в своем бокале.
— Ну же, пей, не упрямься. Ведь это связано еще с убийством маленького Мишеля, да?
Я кивнул:
— Иоланду так и не арестовали!
— А знаешь почему? — Он наполнил мой бокал. — Это одна из самых популярных проституток нашего города. У нас их всего пятеро, так что ими дорожат. Видишь ли, женщин подобного сорта здесь не хватает. Мои земляки не могут обратиться к парижскому сутенеру, чтобы тот организовал поставки, поскольку у нас даже нет нормального вокзала. Все это похоже на ситуацию с врачами — они тоже нарасхват. — Он сделал мне знак, каким обычно обмениваются заговорщики. — Жан-Поль — один из ее клиентов. Так же, как и мэр. И многие из моих коллег-полицейских. Если бы Иоланду арестовали, это нарушило бы стабильное состояние общества в нашем городе. Поди разберись с последствиями: вполне вероятно, количество изнасилований могло бы возрасти. Люди стали бы опасаться за своих дочерей. Ночные рестораны потеряли бы клиентов. Идем дальше. Предположим, Иоланду разлучили бы со вторым ее сыном. Мальчика поместили бы в сиротский приют, и он стал бы несчастным человеком или превратился в гангстера. Кто знает... Каждый из наших поступков влечет за собой важные последствия. Равновесие в городе такое хрупкое…
— А разве убийство ребенка, совершенное его матерью, не является достаточным основанием, чтобы нарушить это равновесие?
— Не представляет. Я так считаю. Нас убеждают в том, что люди хотят справедливости, но это вранье: никому до нее нет дела. Справедливость — абстрактное понятие. Если людей припереть к стенке, если заставить их выбирать между чужой безопасностью и сохранением своих привычек, они недолго будут колебаться. Люди в первую очередь жаждут спокойствия. Они хотят, чтобы завтрашний день был как две капли воды похож на вчерашний.
Спустя четыре недели моя стажировка в региональной газете подошла к концу. Я проработал там три месяца и в среднем каждый день писал три большие статьи плюс некрологи, заметки о свадьбах и разных происшествиях, прогнозы погоды. Главный редактор признался, что отзыв, который он отправил на мой факультет, был скорее отрицательным. Да, он отметил мою работоспособность, но указал, что мой «своенравный» характер может привести к возникновению проблем в отношениях с коллегами, если мне придется работать в большой, «классической» редакции.
Жан-Поль сказал все это безо всякой враждебности, как психотерапевт, констатирующий отклонение в работе нервной системы. Отклонение, которое называется «своенравие».
На прощание главред крепко пожал мне руку:
— Не пытайся изменить мир, просто найди в нем свое место. — Потом наклонился и прошептал на ухо: — И еще: не стоит задирать нос. Пей. Напивайся до чертиков. Безропотно выпивай со всеми, иначе никогда не станешь своим ни в одной серьезной газете. Умение выпивать — признак профессионала в мире печати! Вот тебе дружеский совет, и поступай с ним как знаешь.
В день отъезда инспектор Жислен пришел проводить меня на вокзал.
— Стой! — вдруг заорал полицейский, когда я уже занес ногу, чтобы перейти через железнодорожные пути.
Я отскочил назад, и тут же мимо, едва не задев меня, бесшумно промчался вагон.
— А прикольно было бы, если бы этот вагон раздавил тебя из-за твоей же собственной невнимательности! — развеселился полицейский в черной кожаной куртке.
— Круг бы замкнулся, — ответил я.
— Но я не смог бы сделать фотографию! Я вообще не умею пользоваться фотоаппаратом! — фыркнул он.
Мы принялись хохотать, и все напряжение последних трех месяцев как будто разом ушло.
— Спасибо, Жислен, — сказал я.
Он подмигнул и обнял меня:
— Знаешь, одним лишь энтузиазмом, с которым ты относился к своему делу, ты многое изменил здесь, у нас. Мэр стал гораздо чаще появляться на разных мероприятиях. Теперь он выделяет больше средств местным культурным союзам и обществам. Мадам Виолетта подняла квартплату и теперь называет твою комнату «комнатой парижанина». А на берегу канала, там, где нашли мальчика, наконец установили фонарь.
