Алан Кубатиев - Цитата из Гумбольдта

Во многая мудрости многие печали. Плотников хорошо знал, что он уже в зоне плотного захвата сегмента и любое мышечное усилие, необходимое, скажем, чтобы перескочить живую изгородь, пробежать по газону, пересечь улицу и скрыться ну хотя бы в том дворе, мгновенно поднимет напряженность Ф-поля. Инициация вместо полуминуты займет лишь несколько секунд. Шансов нет. Приплыли.

Что ж, сказал он себе, и обезьяна падает с дерева. Столько лет ему везло. Из тех, с кем ой начинал всерьез изучать это бедствие, уцелела едва одна седьмая. Жаль. Усмехнувшись, он повернулся к бродягам.

Старик стоял молча й гордо, прижав Библию к животу. Бледно-голубые глаза его горели. Он не нуждался в подпорках. Такой сам кого хочешь подопрет. Старая школа. Бомжа колотила лихорадка, он без конца озирался, по лицу катились грязные слезы. Губы что-то бормотали.

Андрей Михайлович шагнул к нему и крепко обнял его за плечи. Запах был сильнее, чем он мог бы вынести в нормальное время, но нормального времени больше не существовало.

Тухляки уже подняли и сомкнули ладони, вот сейчас они откинут головы и чуть присядут, потом резко выпрямятся и…

— Сейчас, — сказал Плотников бомжу. — Это больно, но быстро. Он хотел сказать еще что-то, но тут бомж рванулся так, что Плотников отлетел на два шага, а Посредники задержали какое-то движение. Мельком увидел, что на пальцах у среднего старая наколка, три синих буквы «БОБ»… Сзади татуированный негр, спереди наколотый хулиган, то есть бывший хулиган… Мать честная, никаких условий для культурной смерти!..

Но бомжу, похоже, было уже все по колено. Хряснув засаленной шляпой по асфальту так, что пыль взлетела выше голов, он завопил:

— Ээзэххх!.. Авгусыч! Задавись моя душенька!..

Стреляя пуговицами, рванул пиджак на груди, разлоскутил и рубаху, а потом немыслимым, выворачивающим уши, слышным на полгорода, а ночью и на весь город голосом завел:

— О-ой! Маааа-роооз-Маааорооооз!.. Не Маарооззззь Мэняяя!…

И вдруг Плотников ощутил дикое, безобразное и счастливое желание сделать тоже самое. Гортань, не певшая уже сто лет, собрала в себя все, что было потеряно за это время; и ударил чугунный, темный, сотрясающий и крошащий все ближние окна бас:

— А!!!.. Ннннеее Мааарррррозь Ме-э-ннНяяяя! Эх! Мааа-евоооо Кааааяняяя!… Старик, стоявший у дерева с Себастьяном, облегчающим лучникам прицел, вдруг швырнул все, что у него было в руках, одним движением содрал с себя пальтуган и, мотнув пророческой головой, резанул колокольным тенором:

— Ддды У! Менннння! Же-э-э-ннна!.. Ддды Ррраааскрасааавиццца!.. Аждееееттт Меннйняяя Да-аааа-амммой!..

Из куста винтовым, вкручивающимся под черепной свод фальцетом засвистело:

— Жжжждиииииеет Пича-а-алиииииииииитсяяяяяя!..

Хор гремел, переливался, дробил сознание, уходил трелью под облака, и они закручивались в те фигуры, какие никогда еще не вставали на этом небе.

Посредники торчали скульптурами из накрахмаленных тряпок. Бессмысленнее улыбки на некогда разных лицах застыли, будто кардиограммы остановленного сердца.

Но один, тот, с наколкой, вдруг медленно, толчками опустил выставленные ладони. Глаза его вместо пустой уверенной усмешки налились страданием. Губы задергались. С усилием, словно подтягиваясь на режущей пальцы веревке, он прошелестел:

— Ийя…вввернссс….дааамоййй… — Прислушался к себе и не поверил. Громче и уверенней подкатил, тряхнув бритой головой:

— Ннаааа… за… ЗААААКАТЕЕЕЕ ДНЯЯЯ!!!! — Ааааабниму Жееэ-нууууу!!! Наэ-поююююююууу Каааа-ннняяяя!!!..

Теперь пять голосов стали одним. Никогда, нигде, нипочему, ни один земной хор не сливался в то, чем пели они. Оно зазвучало уже совсем рядом с тем, что оживляло камни, очеловечивало зверей и отводило Смерть.

Пятерка грешных ангелов пыталась докричаться до своего Бога.

Там, куда не досягает ни один взгляд, не долетает ни один звук, невообразимо огромная ладонь поплыла наконец ко вселенски чуткому уху, чтобы вслушаться. Это будет быстро — пара миллиардов лет, не больше.

Итака, Нью-Йорк, Бозтери, Кыргызстан.

Май 2002 — август 2003

Не отставать от Джонсов, быть как все (англ.)